Тайна Моники Джонс

– Знаешь, а мне всегда казалось, если мы влезем в какую-то историю, то именно Анна выберется из нее живой и невредимой. И вот сейчас… Эмбер с «французами» мертвы, Анна в коме, а мы обсуждаем путешествия во времени как нечто обыденное… с ума сойти можно.

Миссис Ньютон и Моника управились довольно быстро, вернувшись минут через десять. Машина тронулась с места, мы с девочками переглянулись, но что-либо сказать не решились, только с немым вопросом посмотрели на Монику, она же бескровными губами прошептала:

– Они пропали. Бумаги, флешка и карта.

Я устало откинулась на сиденье машины, с трудом подавляя стон. Предсказуемо? Вполне. Но сути не меняет. Важную часть рукописи украли, это сделали либо Человек без лица и девушка Фантом, чтобы мы не обнаружили шахты, либо тот, кому найти их так же важно, вот только играет он сам за себя.

За окном ветер остервенело рвал малиновые листья с деревьев, словно поддерживая поднимающееся во мне возмущение. Я тихо фыркнула, со злостью подумав, что, может, исчезнувшая карта – это плохо, но не смертельно.

На бледно-лиловом небе начали загораться первые звезды, когда мы приехали к дому Моники. Обняв миссис Ньютон и заверив ее, что завтра сразу после обеда мы наведаемся к Анне, которая может уже очнуться, мы зашли в дом. В светлой гостиной горел камин, трещали обугленные поленья. Мистер Джонс в широких очках разгадывал кроссворд, в комнате пахло чаем с ромашкой. Махнув отцу в знак приветствия, Моника потащила нас за собой, мы с Кэтрин вежливо поздоровались, стараясь не отставать от нее.

– Элисон, – услышала я, с нескрываемым удивлением поворачиваясь к мистеру Джонсу, – давно ты к нам не заходила.

Я смущенно отвела глаза, провожая взглядом девочек, поднимающихся на второй этаж, и неосознанно прикоснулась к подвеске на шее в виде стрекозы из белого золота – подарок Моники на пятнадцатый день рождения, деньги на который она наверняка копила чуть ли не целый учебный год.

– Понимаю, – мистер Джонс успокаивающе склонил голову, когда я, набравшись смелости для ответа, открыла рот, – даже наша дочь редко бывает дома, все уроки да музыкальная школа.

Он с улыбкой пожал плечами, а я только сейчас заметила – все его волосы тронула седина, что, собственно, не удивительно, ведь в следующем году мистеру Джонсу исполнится шестьдесят.

– Как твоя мама? – внезапно спросил он.

Я вспомнила ее осунувшееся лицо и рассеянный взгляд.

– Нормально. Устает на работе, но держится. Знаете, какое сейчас время… беспокойное.

– Конечно, – мистер Джонс уставился на пламя в камине, кажется, забыв о моем присутствии.

Переминаясь с ноги на ногу, я неуверенно сказала:

– Что ж… я пойду… спасибо, что разрешили остаться у вас.

Мистер Джонс кивнул, добавив напоследок:

– Там в холодильнике вишневая кола… помню, как ты ее любишь.

Благодарно улыбнувшись, я вышла из гостиной, подозревая, что о любви Моники к горячему шоколаду он не догадывается.

Лестница из красного дерева с резными перилами вела наверх в комнату Моники. Я медленно поднималась по широким ступенькам, задаваясь вопросами, ответов на которые у меня не было. Взгляд наткнулся на ступни в мягких пушистых тапочках, я подняла голову и увидела Кэтрин, чьи платиновые волосы буквально светились в сумеречном пролете лестницы.

– Как там Моника?

– Если без матов – сидит, молчит. Я шла за тобой.

С обреченным вздохом я взяла Кэтрин под руку, преодолевая последние ступеньки вместе с ней.

Комнату Моники я обожала и считала самым уютным местом на свете. Каждый уголок таил в себе тепло воспоминаний: за столом мы клеили в тетрадки фотографии и описания всевозможных животных, птиц и насекомых, мечтая отправиться покорять джунгли в поисках сокровищ. Играли в секретных агентов, пытающихся отключить бомбу; в чародеек, прыгающих в порталы, спасаясь от огромного воображаемого ящера. Делились комиксами, разыгрывали сценки из них, ответственно выбирая, кто кем будет; красили ногти; сплетничали, хихикая у окна, про «французов»; измеряли объем груди – Моника начала выигрывать лет с двенадцати. Дождливыми вечерами, когда мама шла в бар на ночь, учили уроки; по выходным втихаря пробовали вишневый ликер Эмброуза. Наш личный маленький мир, где не было места грусти и злости.

В интерьере преобладали оттенки сиреневого, стоящая у окна кровать с черной кованой спинкой была накрыта шелковым покрывалом. Лампы по обе стороны от нее заливали комнату желтовато-жемчужным светом, тумбочка и журнальный столик из вишневого дерева гармонично сочетались с патефоном в углу, над ним помещалась полка с виниловыми пластинками, трепетно собранными Моникой. Музыка здесь имелась на любой вкус, от Майкла Джексона до Ланы Дель Рэй. Добротный шкаф скрывался за бесчисленными полароидными снимками. Несмотря на то, что фотографироваться я категорически не люблю, моих изображений было более чем достаточно. Висел плакат «В джазе только девушки», портреты Грейс Келли и Одри Хепберн. Осенняя прохлада лилась из открытого окна, казалось, что все произошедшее просто дурной сон.

– Кэтрин, у тебя есть что-нибудь… расслабиться?