Тайна музыкальной шкатулки

Лёд на пруду до сих пор не растаял, а янтарные листья, выпавшие в октябре, кажется, навсегда в нем замерли, составляя мозаику – последнее красивое напоминание о старой спиленной иве, чьи изящные ветви когда-то купались в прохладной водице пруда. Теперь же от нее остались золотистые монетки, которые обиженный пруд так не хотел отпускать и до марта замуровал во льду.

Глупый пруд! Весна все равно растопит лёд, и монетки-листья уплывут, но вода станет намного чище.

Пруд, на самом деле, капризный и своенравный. Из-за него весна кралась невидимкой, словно не вовремя. Она хотела неслышно усесться на берегу, чтоб не спугнуть старика-февраля, хотя он давно ее заждался.

Эдвина-горемыка громко вздохнула и смахнула со щек бриллиантовые слёзы, потоком лившиеся из глаз.

Нет, она не такая, как этот пруд, не могла удержать то, что пора отпустить.

Старуха – хозяйка дома, в котором жили Эдвина, прокляла ее.

А случилось это так.

Отец Эдвины арендовал небольшой домик у добросердечной старушки.

Отец трудился на Зефирном заводе, известном на всю страну – здесь делали самые вкусные сласти, и не только воздушный зефир, но ещё пастилу, пряники и конфеты.

Выглядел завод необычно: он представлял собой трехэтажное круглое бело-розово-кремовое здание – гигантская двуцветная зефирина с карамельной прослойкой.

Зефы – как частенько называли работников предприятия – при себе имели пропуск в форме какого-нибудь лакомства. Специальность зефа можно было определить по виду пропуска – у одних карамельки, у других пряники, у третьих меренги, а у самых важных – плитки горького шоколада.

У папы Эдвины пропуск был в форме большого пряника.

Пряник так походил на настоящий, и малышка еле сдерживалась, чтобы его не съесть! В некоторых местах виднелись отпечатки от ее крепких зубов!

Но следы зубов – единственные крохотные несчастья, что успел получить "пряник" от дочери владельца. Ведь любящий папа всегда приносил с завода различные сладости. Больше всего Эдвина любила крупные конфетки каплевидной формы, запрятанные в голубую фольгу. Они напоминали бриллианты.

А ещё их очень любил папа, потому что они походили на огромные светло-голубые глаза его дочурки. Глазки-бриллиантики – так он их звал-величал.

Когда Эдвина грустила или плакала, хитрый папа быстро находил решение, как утешить дочурку. Он успокаивал ее, шутя, что из глаз её бегут не слезы, а крохотные бриллиантики, которые надо собирать. Папа делал вид, что собирает слёзы, а потом незаметно наполнял ладони теми самыми конфетками, что похожи на глаза Эдвины.

Девочка смеялась и быстро успокаивалась, а папа говорил:

"Вот и Эдвина появилась! Моя веселая девочка, которая улыбается!"

Малышка угощалась сладостями и благодарила небо за то, что у нее есть такой папа, который может ласково и нежно ее утешать.

Так и жили не тужили девочка Эдвина и ее добрый папа.

Частенько дочь спрашивала отца, а сможет она когда-нибудь побывать на зефирном заводе? Очень ей хотелось, чтоб папа однажды провел для нее экскурсию по волшебному сладкому царству!

Папа не возражал и обещал устроить дочери незабываемое путешествие по зефирному королевству.

Но однажды случилось несчастье. Отец Эдвины тяжело заболел. Несколько недель он не вставал с постели, а только кашлял и худел.

Маленькая Эдвина ухаживала за папой, как взрослая сиделка, но ее сил и знаний было слишком мало, чтобы вернуть к жизни умирающего.

Вскоре папа умер, и девочка осталась одна в доме старухи.

Целыми днями малышка плакала, не переставая, вспоминая счастливые дни, что проводила с отцом. Веселая девочка, казалось, навсегда исчезла, и ее место заняла печальная Эдвина-горемыка.

Над теперешней Эдвиной висела тучка, даже если за окном светило солнце. Дождь вокруг нее не переставал лить, она постоянно сутулилась, глядела вниз и ходила на полусогнутых ногах, слово бабушка. Черные волосы, отросшие до талии, окутывали ее плотным покрывалом, не давая коже насладиться солнечным светом.

Грусть и тоска запечатлелись на личике девочки, и уходить не собирались. Она плакала и, казалось, тайно ждала, когда придет папа и соберёт слёзы, подложив вместо них конфетки-бриллианты, тогда вернулась бы веселая девочка.

Хозяйку дома раздражала заплаканная горемыка. Ей нравилась прежняя веселая хохотушка. Унылая сгорбленная жилица напоминала о смерти.

Старуха день ото дня злилась все сильнее.

Однажды злость ее превратилась в ненависть, и хозяйка решила выгнать девочку. К тому же, отец помер, а, значит, монет за проживание и еду никто не давал, пусть и ела Эдвина-горемыка как птенец.

Так и сказала она девочке: «уходи, мне самой жить не на что, не могу держать нахлебницу».

Не столь бессердечна была старуха, и, прежде чем отправить в неведомый путь Эдвину, решила дать ей пару монет, чтобы с голоду не померла.

Старуха пригласила девочку в свои покои, и пока отсчитывала монетки из заветного сундучка, стояла спиной к Эдвине. Девочка же и не глядела на старуху. Кажется, впервые за долгое время, она ожила, когда взгляд упал на хрустальную вазочку, в которой лежали до боли знакомые конфетки каплевидной формы.

Папины сладости!