Тайна Ольги Чеховой

Итак, муж Тани погиб два года назад во время одной из боевых операций, и она осталась одна с двумя маленькими детьми практически без всяких средств к существованию. Раньше она жила в подмосковном городке Крюково, работала регистраторшей в местной поликлинике. Зарплата была крошечная, но пока Леша был жив, Таня получала продукты по его аттестату, а иногда он приезжал в отпуск и привозил яйца, колбасу и масло из спецмагазина, так что жить было можно. Зато после Лешиной гибели поднимать детей на ее зарплату без Лешиного пайка не было никаких сил, и она уже подумывала открыть перед сном газовый кран, чтобы перейти в иной мир, где нет забот. И так бы она и сделала, если бы не столкнулась у входа в метро «Беговая» с бывшим Лешиным командиром Петром Никитичем.

Когда он спросил у нее, как жизнь, она неожиданно разревелась, как маленькая, и сбивчиво поведала командиру о своем житье-бытье. И он предложил ей эту работу — жить здесь за загородкой и обслуживать жильцов соседней однушки. У них в Конторе очень серьезная проверка для тех, кого берут на работу, но ее, как Лешину вдову (от этого слова Таня пустила слезу), проверять не стали, и вот она здесь уже почти два года, слава Богу. Конечно, нелегко целые дни сидеть взаперти, зато продукты ей привозят — и для жильцов, и для нее, и для детей. И Петр Никитич, бывший Лешин командир, иногда забегает ее проведать, спасибо ему.

При этом признании Таня так зарделась и так смущенно уставилась на носки своих комнатных туфель, что Оленька заподозрила: не только ли для того, чтобы проведать одинокую вдову, забегает сюда Петр Никитич, а и для того, чтобы иногда ее утешить. И сразу вслед мелькнул вопрос: «К чему такая откровенность с первого взгляда?» И тут же пропечатался однозначный ответ: «Откровенность за откровенность. Что ж, так тому и быть — откровенность за откровенность!»

А Таня тем временем поставила на стол блюдо со свеже-поджаренными сырниками — сырники, какое чудо! Любимое блюдо ее детства! — и две чашки какао, для Оленьки и для себя, похоже, о кофе здесь и не помышляли. «Что ж, какао так какао», — смирилась Оленька и приготовилась к первому допросу, который выглядел не как допрос, а как откровенный разговор двух женщин.

— Какая вы красивая! — начала Таня издалека. — Меня предупреждали, что вы красавица, но я и представить себе не могла, что такие красавицы бывают в жизни, а не в кино.

Оленька положила себе на тарелку пару сырников и полила их сметаной из маленького кувшинчика:

— Очень вкусные сырники, давно я таких не ела.

— Спасибо, Ольга Константиновна, — прошептала Таня и решилась на остронацеленный вопрос, голос ее дрожал: — Это правда, что вы были знакомы с самим Гитлером?

«Вот оно, началось!» — подумала Оленька и ответила осторожно:

— Что значит знакома? Я была одной из звезд немецкого кино, и меня приглашали на приемы и просмотры — как украшение. Вы ведь сами сказали, что я красивая, и нацистские лидеры тоже так думали.

— И что же он за человек, этот Гитлер? Страшный?

— Я бы не сказала, я иногда сидела с ним рядом за столом или в кинозале. В тех случаях он выглядел обыкновенным, скорее робким и не уверенным в себе человеком, он не блистал остроумием и не поражал красноречием. Но несколько раз мне приходилось присутствовать на митингах, где он выступал с речью. Трудно описать, что с ним происходило, когда он выходил на сцену или трибуну. Невозможно было поверить, что минуту тому назад этот человек не отличался ни остроумием, ни красноречием. Это был великий оратор, он заряжал зал высочайшими электрическими зарядами в первый же миг своего появления на сцене, и зал был готов идти за ним хоть к черту в пасть!

— И вы тоже? Вы готовы были идти за ним хоть к черту в пасть?

— При чем тут я? Я ведь актриса, я снялась более чем в ста фильмах! У меня иммунитет! Меня ничем иллюзорным нельзя пронять!

— Ну а Геббельс? Говорят, вы с Геббельсом дружили!

— Тоже мне дружба! Он был министром пропаганды, а я актриса. Он с любого фильма мог меня снять, если бы я ему хоть чем-нибудь не угодила. Это называется дружбой?

— Говорят, он был страшным уродом, одна нога короче другой на пять сантиметров. Это правда?

— Зачем ты расспрашиваешь, если сама все знаешь? — рассердилась Оленька и встала из-за стола. — Я могу пойти погулять?

— Вы шутите — погулять? Вы ведь под домашним арестом!

— Под каким арестом?

— Вас просто решили не сажать в тюрьму, а поселили здесь, рядом со мной.

— Ты хочешь сказать, что ты моя тюремщица?

— Ну да, вроде того.

— Так, если ты тюремщица, чего ты ко мне с вопросами пристаешь, как подруга?

— Я подумала, вам веселей будет, если мы о вашем прошлом поговорим. Ведь вам есть что вспомнить?

Конечно, у Оленьки было что вспомнить, но делать это нужно было осторожно, чтобы не сболтнуть лишнего. Поразмыслив, она решила, что на вопрос о Геббельсе можно ответить Тане, которая, небось, записывает все сказанное.

— Нет, он совсем не урод, он скорее даже красивый и очень нравится женщинам.

— А правда, что он часто приезжал к вам в гости?