Тайна острова Буяна

Отец опять посмотрел на рану в боку нашего пленника и покачал головой. Мне было заметно, что он в легкой растерянности — очень редкий для него случай. С одной стороны, Ванька нарушил его категорический запрет и заменил наконечники стрел на «боевые», и к тому же стрелял в человека, а отец взвивался под потолок, когда мы даже в шутку в кого-то целились. Когда в раннем дошкольном детстве мы выскакивали на родителей или знакомых с пластмассовыми ружьями и автоматами и кричали «пиф-паф!» или; «Стой, стреляю!», отец тут же конфисковывал у нас оружие. Как он говорил: «Чтобы у вас в мозгах даже мысли не откладывалось, что можно, целиться в человека». Я как-то спросил его: «Но ведь бывают случаи, когда приходится обороняться, да? И милиция, бывает, стреляет в преступников, и, вообще, хорошим людям иногда приходится стрелять в других не только в кино, но и в жизни, разве нет?» Отец тогда ответил, стараясь подбирать слова как можно точнее и аккуратней: «Видишь ли, в жизни действительно случается всякое. Мой отец, твой дед, был на фронте, где ему, конечно, приходилось стрелять и убивать. Я как-то спросил его об этом, и он ответил мне, что это запретная тема, он никогда и никому не будет об этом рассказывать. Что просто это было очень страшно… Да и в мирной жизни бывают ситуации… Например, когда освободить заложников можно только перебив террористов… Но при этом нормальный человек всегда знает, что оружие — это последнее средство решения проблемы, и выбор в пользу оружия делает только в самом крайнем случае, всегда помня, что стрелять-то придется по живым людям, ему подобным, какими бы плохими они ни были. Скажу честно, что и мне приходилось стрелять, когда раза два я наталкивался на оголтелых браконьеров из тех „отморозков“, которые лучше убьют лесника, чем сдадутся, чтобы отвечать по закону. В обоих случаях я метил или в руку, или в ногу, но держал в уме, что, ее та положение станет критическим и мне придется убивать, чтобы спасти свою жизнь, — и по закону я буду прав — никто меня не осудит. В обоих случаях Бог — миловал, как говорится, не пришлось отнимать чужую жизнь. Поэтому я не отрицаю, что в жизни может случиться все, что угодно. Я лишь против того, чтобы человек с детства привыкал, что в людей можно целиться и стрелять, пусть даже в шутку или в игре, чтобы где-то в глубине сознания для него это становилось нормой. Это не норма — вот это вы и должны усвоить. И помнить об этом, если вам когда-нибудь придется стрелять, защищая себя или Родину. Будем надеяться, такого никогда не случится».

Вот такое длинное и серьезное объяснение закатил нам отец. И теперь, сами понимаете, он должен был решить, что делать. Да, Ванька провинился, нарушив его запреты. Но с другой стороны, если бы Ванька их не нарушил и не выстрелил в этого типа, который явно был с мощным задвигом и что угодно мог выкинуть, то еще неизвестно, как дело бы для нас обернулось, поэтому Ваньку никак нельзя было осуждать.

Чтобы разрядить обстановку, я подбросил в огонь еще несколько полешков. Они затрещали, пламя заплясало ярче и веселее, и все как-то расслабились, и дышать стало легче.

А тут и Гришка вернулся с пластиковым чемоданчиком походной аптечки и с баулом со съестным. Отец промыл рану нашего пленника перекисью водорода, и, когда он снял запекшуюся кровь, рана и впрямь оказалась достаточно пустяковым разрезом. Потом он замазал разрез йодом и заклеил бактерицидным лейкопластырем. Пленник постанывал и поскуливал, пока отец занимался его лечением.

— Спокойно, — сказал отец. — Это пустяки, самое неприятное будет сейчас.

Он достал одноразовый шприц и стал его распечатывать.

— Что это? — пролепетал пленник. — Зачем?

— Противостолбнячный укол, — сурово ответил отец. — Неизвестно, какую грязь занесло в вашу ранку и с наконечника стрелы, и с вашей одежды… и когда вы снег прикладывали. А такими вещами не шутят!

Он так быстро и ловко сделал нашему пленнику укол, что тот испуганно вскрикнул лишь задним числом — и скорей от испуга, чем от боли.

— А теперь, — сказал отец, — согласно Женевской конвенции мы будем пленных кормить. А заодно и сами подзаправимся. Я вас развяжу, но смотрите, ни-ни, ни единого лишнего движения! Григорий, сядь так, чтобы ружья были позади тебя и мимо тебя никто не мог до них дотянуться. А вы, — обратился он к пленнику, — сядете между мной и Сергеем и за ужином расскажете нам все, подробно и без утайки!

— Да я только с радостью!.. — возопил тот.

— Вот и хорошо, — сказал отец. — Ребята, расстегивайте баул и накрывайте на стол!