Тайна перстня Василаке

— Опять «выкаешь»? Мы же договорились! — мягко укорил меня Василаке. — А твои земляки подождут, им не к спеху. И в холле им есть, чем заняться. — Василаке спокойно отмахнулся от «новых русских», как от назойливых мух. Хозяину я, видать, понравился. Он ударил меня легонько по плечу. — Представляешь, как я рад тебя увидеть. К счастью, ты мало изменился, правда, раздобрел на худых харчах, а глаз все тот же — острый, не знаю — журналистский или зверобойный, да и седины явной не примечаю, а меня кое-где пробивается. — Господин Василаке погладил ладонью раздвоенный подбородок. Я заметил, что он машинально проделывал этот жест перед тем, как «выдать» важную фразу. — Писателем стал. Читал, читал твои опусы. — Завидев, как вытянулось мое лицо, признался: — Давно слежу за тобой, за твоим творчеством. Мои люди в Москве осторожно и ненавязчиво наблюдают за ростом писателя Банатурского. Даже кое в чем, признаюсь, посильно помогают.

— Помогают? — я, как последний жалкий пижон, разинул рот. Вот чего не ожидал, так не ожидал: Василаке интересовался моим скромным творчеством. Я-то, дурак, считал, что судьба повернулась ко мне сияющим ликом. Подумать только: за семь лет издать пять книг. Это либо талант, либо везение, либо… А что если жадные до валюты издатели были благосклонны к моим книгам из-за тайной опеки Василаке? В этом обязательно следовало разобраться. Если меня и впрямь материально опекали, то романы мои гроша ломанного не стоят.

— Не прибедняйся, дорогой начальник. К примеру, роман «Черный передел» отменно хорош, правдив, заграничному читателю показывает, что же в самом деле сталось с Россией. — Василаке доставляло особое удовольствие разыгрывать передо мной роль доброго волшебника, владеющего этой самой волшебной палочкой.

— Откуда ты мог читать роман? Его только в Москве и Киеве издавали.

— Из вашей столицы и переслали, — нисколько не смутился Василаке, — и жена моя слушала, правда, в переводе.

«Сплошной ребус, — подумал я. — Все перепуталось донельзя. На Кипре читают мой роман, ведут некую сложную игру, а я, простофиля, никак до сути не доберусь».

— Вася, будь другом! — как можно проникновенней проговорил я. — Скажи, кто меня на Кипр вызвал, «они» или «вы»? Извини, или «ты»?

Ответить Василаке не успел. Его остановил мягкий телефонный звонок. На крохотном пульте вспыхивал и гас красный сигнал.

— Международная! — пояснил Василаке. — Придется подождать. — Он вернулся к столику, на котором стояли разноцветные телефоны, взял плоскую белую трубку, похожую на пульт управления. Чуть приподнял, к уху прикладывать не стал. И тотчас, к моему изумлению, на крошечном экране высветился силуэт человека явно азиатского типа. И Василаке неожиданно для меня заговорил с абонентом по-японски. Это я понял по слову «конничива» и по тону разговора.

Кроме отдельных слов и фраз японского языка я не знал, хотя и жил два года среди японцев на Южном Сахалине, поэтому пока хозяин разговаривал, я воспользовался паузой и стал осматриваться, хотелось, наконец, окончательно придти в себя, расслабиться, попытаться предугадать ход дальнейших событий. Однако ничего путного в голову не приходило. Мысли крутились вокруг нашей первой встречи с Василаке. Сколько воды утекло, какие шутки сыграла с нами жизнь. В подлунном мире все давным-давно открыто. И построено буквально все на двух противоположностях: «да» и «нет», свет и тьма, нищета и богатство, сила и слабость, болезнь и здоровье, «за» и «против», ум и глупость. Даже на том свете две грани: ад и рай. Так и у нас: Василаке был гоним и беден, стал знатен и богат. Отныне он не тот черноголовый помощник моториста, юнец, которого жалела и подкармливала вся команда. А тогда… зверобои, люди бывалые, прошли Крым и Рим, воду, огонь и медные трубы. Они-то понимали, что значит провести два года в концлагере, да, вдобавок, в советском лагере, за спинами которого ГУЛАГ. Теперь судьба повернулась к Васе сияющим ликом. Люди, подобные господину Василаке, нынче зовутся «сильными мира сего», хотя обычно предпочитают сами находиться в тени, зато по мановению их пальца, по их указке меняют президентов и правительства, устраивают под самыми благовидными предлогами перевороты. О, люди-тени — самые страшные злодеи. Недаром эти тайные рыцари плаща и кинжала всегда представлялись нам людьми без чести и совести, ибо как может богач, капиталист, быть честным? Честные только бедные, угнетенные и… большевики.

Прошли годы, пропагандистские истины давно забылись. Так, Василаке приятно разочаровал меня. Капиталист, угнетатель, а какой приятный человек и собеседник, не утратил способности быть простым и приветливым, помнил добро.