Тайна пишущей машинки

Воскресенье прошло спокойно. Собаки в конуре дремали. Раскинув лапы, они нежились на солнышке. Никто не нарушал их покой. Палатка исчезла, ребята сняли свой пост. Сыщики — тоже не сверхчеловеки, усталость загоняет и их в постель. Но перед уходом с участка они закопали отравленное мясо в саду. Конечно, без тряпки, в которую оно было завернуто, — ее они предусмотрительно оставили. О да, эта ценная улика им еще понадобится.

Около полудня бабушка Редлих поднялась с постели. Обычно она вставала рано, но сегодня ей хотелось подольше полежать. Подъем давался ей с трудом. Она чувствовала себя соверешнно разбитой. Поврежденная нога посинела и опухла, при кашле появлялась боль в груди.

«Держись, Анналуиза, — бодрилась она. — Тебе необходимо собраться с силами, чтобы выполнить срочные дела».

«Держись, Анналуиза…» Эти слова она произносила не раз в своей жизни. Впервые они пришли ей на ум после теплого весеннего дня в марте тысяча девятьсот тридцать третьего года. Но кто в городе вспоминал ныне об этом происшествии, хотя тогда оно и привлекло внимание всех.

В тот мартовский день Анналуиза Редлих, преподававшая черчение в школе, повела своих учеников на городскую площадь и дала им задание нарисовать старую ратушу. Дети работали с удовольствием. Маленькие художники привлекли внимание прохожих. В их числе оказались и пять штурмовиков, фашистов в коричневой униформе и начищенных до блеска сапогах. Один из них заметил среди школьников Морица Мендельсона — мальчика с кудрявыми волосами.

— Черт побери, это еврейское чучело делает из нашей древнегерманской ратуши молельный храм для «ициков», — злобно крикнул он и вырвал из рук мальчика тетрадь для рисования. Его сообщники, подзадоренные этими словами, хотели наброситься с кулаками на еврейского мальчика. Учительница смело прижала его к себе, прикрыв своим телом. Штурмовики тем не менее стали наносить удары, которые женщина приняла на себя. Ей даже рассекли голову. И хотя рана быстро затянулась, от ударов она оглохла. А через несколько недель Анналуизу Редлих уволили из школы.

«Национал—социалистическое государство не позволит, чтобы немецкие дети учились у полуглухой женщины, лояльно настроенной к евреям» — так было сформулировано официальное решение.

«Держись, Анналуиза!..» И ей пришлось держаться все те годы. Она брала работы по переписке, была помощником художника на фарфоровом заводе, не гнушалась ничем. А после той ужасной ночи, когда город был подвергнут бомбежке, она, как и многий другие жители, потеряла жилище и была вынуждена собственными руками соорудить на участке земли, доставшемся ей по наследству, времянку. Когда же после войны в стране царил голод, она пригрела случайно забежавшую к ней шелудивую овчарку, лечила ее, делилась с ней последним куском хлеба и картошкой. И та, как бы в благодарность, принесла целый выводок здоровых щенков.

Когда это было точно, госпожа Редлих теперь уже не вспомнит. Но это был день, когда из бывшей учительницы она стала человеком, разводящим собак, самым настоящим собаководом.

«Держись, Анналуиза!» Бабушка Редлих в это воскресенье едва стояла на ногах. С наступлением сумерек она открыла загородку, привела собак в домик и тщательно заперла входную дверь.

— Ведите себя прилично, — обратилась она к четвероногим ночлежникам. — Теперь хоть черт явится собственной персоной, здесь вы в надежном месте, как у Христа за пазухой.

Воскресенье прошло спокойно, но для госпожи Редлих оно было довольно тревожным. Почти без сил она легла в кровать, но ей не спалось. Время от времени она брала в руки палку, чтобы прогнать Нанту и Никсе, норовивших забраться к ней в постель. Даже при всей своей любви к животным, бабушка Редлих не могла позволить им подобную вольность.

В понедельник после обеда накалились даже подошвы ботинок. Ребята обошли дом за домом: вверх по лестнице, вниз по лестнице, не замедляя темпа, без перерывов на отдых.

— Давайте, давайте, двигайтесь, мы же не играем в почту, когда можно передвигаться черепашьим шагом!

И они действительно не играли в почту, а проводили настоящую розыскную акцию. Они искали ткань. Размер был им неважен. Важен характер материала, цвет и рисунок. Надо, чтобы они были как на той тряпке, которую обронил собачий отравитель.

— Имейте в виду: то, что нам нужно, это — ткань из искусственного шелка светло—коричневого цвета с красно—зелеными полосами и рисунком в клеточку, нанесенным вдоль и поперек, — наставлял Лутц каждого. — И оставьте в покое старые газеты и журналы. Сегодня мы собираем исключительно тряпье.