Тайна портрета неизвестной дамы

Понтий Пилат нервничал, все пошло не так, совсем не так, как он ожидал, он надеялся, что жестокая публичная казнь вразумит этих дикарей, но вышло все по-другому. Он видел их лица, горящие ненавистью и гневом, и понял, распятие главаря не остановит восстания, они отвергли проповедника, несущего им мир и любовь, и стали на сторону вождя, того, кто призывал их к мечу. «Не мир пришел я принести, а меч», «Распни Христа! Отпусти нам Варавву!» – звучало в его ушах. Конечно, собравшиеся на площади – это еще не весь народ, но те, другие, которые ловили каждое слово Христа, не пришли вступиться за него, они предали своего учителя, даже самый лучший из них, Петр, отрекся.

Был момент, когда прокуратор уже готов был уступить толпе, отправить на казнь Христа и отпустить Варавву, если ни один голос не прозвучит в защиту праведника, и голос прозвучал, но это был голос его жены, Клавдии Прокулы, но не было ни одного голоса его учеников, почему они не пришли на площадь? А если кто из них и пришел, то стоял молча, не смея подать свой голос в защиту того, кто учил их любви. Где же была их любовь? А ведь они могли изменить ситуацию, могли, но не посмели. Или не захотели? Идти за вождем проще, чем самому принимать решение, жить по велению совести, оставаясь в меньшинстве.

Все не так, не так, восстания можно ожидать со дня на день, среди этой безумной толпы найдется тот, кто поведет народ на римлян, а у него, прокуратора этой провинции, всего один отряд. Нужно срочно послать гонца к легату Вителлию в Сирию.

Грозу, которая началась в день казни, Понтий Пилат воспринял, как дурной знак. «Не к добру, не к добру все это», – думал он. Но когда прекратился ливень и утихли раскаты грома, в резиденцию вбежал Антоний, он был встревожен.

– Что? Что случилось, Антоний? – в предчувствии недоброй вести спросил прокуратор.

– Какой-то сумасшедший снял с креста тело Вараввы, чтобы похоронить его с почестями, как подобает царю иудейскому.

– А что стража? Как допустили?

– Он показал стражникам лист, сказал, будто ты ему разрешил. Лист был чистым, но он утверждал, что ливень смыл все, что было на нем написано.

– Стражников взять, бить кнутом, так, чтобы запомнили навсегда. Где похоронили?

– В пещере. Тело завернули в материю, пропитанную благовониями.

– Возьми отряд легионеров, заберите тело, сорвите с него все тряпье, заройте бунтовщика в лесу, так, чтобы ни одна собака не обнаружила. Он должен сгнить, как разбойник, без имени, чтобы и следа его не осталось на земле!

Второй портрет

На вопрос о Розалине виконт ответил не сразу, он сделался мрачен и суров, и молчание его встревожило Гаральда, в душе возникло чувство беды, страшной, неотвратимой.

– Ее нет больше на этом свете, – тихо ответил де Ламбер, – она погибла.

– Как?! – с ужасом воскликнул Гаральд.

– Ее сожгли на костре по обвинению в колдовстве.

Виконт рассказал обо всем, что произошло после того, как Гаральд, покинув замок, отправился в дальнее путешествие на поиски рукописи. Он протянул Гаральду записку:

– Вот, возьми, она просила передать это тебе.

Гаральд взял записку, на которой было лишь лишь одно четверостишие, и более ничего:

И, вырвавшись из жизненного круга,

В том мире, где всегда царит покой,

Когда-нибудь мы встретимся с тобой,

Но только вот, узнаем ли друг друга?

– Как это попало к Вам?

– Через монаха, того, что вел ее на казнь, он исполнил последнюю просьбу Розалины, хотя и рисковал.

Узнав о страшной гибели своей возлюбленной, Гаральд впал в отчаяние, он уединился в замке виконта, и долгими часами неотрывно смотрел на картину, портрет Розалины, написанный им в первые дни их знакомства. Он отказался от еды, не взирая на все уговоры Жульена, предлагавшего ему отведать самые изысканные блюда. Виконт де Ламбер не пытался каким-то образом утешить Гаральда, вывести его из этого губительного состояния, какое не так давно испытал и сам, он понимал, нужно время, чтобы пережить тот страшный удар, который судьба приготовила им.

Через несколько дней Гаральд потребовал краски и мольберт, и принялся писать новую картину, изображавшую суд инквизиции над несчастной девушкой, дух которой не удалось сломать ни пытками, ни страшной, мучительной смертью. Он работал неистово, зло, отчаянно, без перерыва для отдыха и сна. Образ Розалины возник перед ним болезненной ясностью, он чувствовал ее взгляд, ощущал ее дыхание, слышал биение ее сердца. Картина суда предстала перед ним так, будто бы он незримо присутствовал в зале суда. Гаральду никогда не доводилось встречаться с инквизитором, но облик его ощущался художником с такой ясностью, словно он был давно знаком с этим страшным человеком. Черты лица инквизитора виделись им до мельчайших подробностей, его фигура, одежда, жесты, выражение глаз – всё это представилось Гаральду с пугающей ясностью, вызывающей ожесточение и неугасимую жажду мести.

Вскоре картина была готова. Гаральд показал ее виконту. Тот долго всматривался в холст пронзительным взглядом, потом повернулся к художнику и сказал:

– Ты когда-либо виделся с инквизитором?