Тайна предсказания

— Мессер Микеланджело, разумеется, знал, что ждет человечество, однако же продолжал создавать величайшие произведения искусства. Почему? Духу человеческому свойственно сопротивляться тому, чтобы признать свой конец. Это шанс всех религий и прежде всего христианства.

— А этот Коперник достоин доверия? Я имею в виду, он же мог неправильно рассчитать…

— Это желание и надежда всех, кто знает об этом. Самые видные математики вот уже двадцать лет решают эту проблему, и до сих пор никто не смог опровергнуть Коперника. Если бы это удалось, то курия вряд ли бы проявляла такой настойчивый интерес к книге. Несчастье для человечества — наше счастье, понимаешь?

Марта уставилась в пустоту перед собой. То, что только что объяснил ей Леберехт, превосходило ее разумение. Наученная прошлым, она знала, что уничтожить жизнь человека было проще простого, но уничтожить целый мир… Намерение Леберехта шантажировать священный трибунал с помощью книги Коперника сначала было лишь мечтой, желанием, которое переросло в одержимость. Но после того как он осознал серьезность своего положения здесь, в стороне от прежних событий, это, пожалуй, и в самом деле стало его единственным шансом остаться в живых.

Издавна Леберехта интересовали происки инквизиции, которая окопалась в мрачном, отталкивающем на вид здании, столь же мрачном и отталкивающем, как и те решения, которые здесь принимались. Однажды он неожиданно для себя встретился с великим инквизитором, фра Микеле, лысым толстобрюхим доминиканцем с вьющимися баками, как у Пия IV. К его удивлению, тот интересовался строительными работами в соборе Святого Петра, что было в высшей степени необычно для инквизитора. В отличие от Pontifex maximus, который едва ли не ежедневно пешком или на лошади появлялся в Риме, приветливо болтал с каждым о погоде или о святых, фра Микеле считался человеком холодным и закрытым, не терпящим, когда посторонние вообще приближались к нему. Так что ничего удивительного в том, что Пий IV не мог выносить фра Микеле и представляемую им инквизицию, не было. Папа не принимал участия ни в одном разбирательстве, но, с другой стороны, не отваживался встряхнуть это учреждение.

Как враг Папы, кардинал Лоренцо Карафа был полезен фра Микеле; по крайней мере, кардинал располагал необходимыми контактами, чтобы пригласить немецкоязычного бригадира каменотесов в священный трибунал. Обычно посетители со стороны избегали контактов с инквизицией, ведь вызов в inquisitione haereticae pravitatis[87] был чреват роковыми последствиями.

Фра Микеле, святоша низкого происхождения из Боско, что близ Александрии, ненавидел немцев, поскольку они породили протестантизм и массу опасных еретиков и перевели Священное Писание на свой язык, а это, последуй прочие их примеру, могло бы привести к вавилонскому смешению языков и концу Святой Матери Церкви.

— Чего ты хочешь? Будь краток!

Леберехт и не ждал более любезного приветствия. Великий инквизитор был облачен в красное, он носил длинные красные перчатки из шелка и восседал за простым черным деревянным столом, который вместе с тремя стульями составлял единственную мебель в комнате.

— Я пришел, — начал Леберехт, вспоминая свою лучшую цицероновскую латынь, которая была очень далека от церковной латыни священников, — чтобы поведать о вопиющей несправедливости, которую учинил священный трибунал одного немецкого города (название оного я с тех пор не произношу) по отношению к моему отцу, Адаму Фридриху Хаманну. Отец мой был похоронен в освященной земле, но явились свидетели против него, которые якобы видели его дух, бродивший по городу. Эти недостойные доверия люди дают свидетельства против всех и каждого, только плати…

Фра Микеле, внимавший словам Леберехта с ледяной миной, вскочил, насколько позволяла его тучность, и выкрикнул низким голосом:

— Не хочешь ли ты тем самым сказать, что святая инквизиция подкупает свидетелей, чтобы приговорить еретика?!

— Да, именно это я и хочу сказать. Деньгами или посулами отпускает все смертные грехи — не могу сказать точно. Ясно только одно: отец мой был набожным, добропорядочным человеком, а не колдуном, в чем его обвинила инквизиция.

Великий инквизитор издал ироничный смешок, оперся на стол своими короткими ручками и подался к Леберехту.

— Ты говоришь на чудной латыни, — похвалил он, — и это означает, что ты умен. Почему же ты опускаешься до таких глупостей?

— Вы называете глупостями, фра Микеле, то, что я борюсь за честь своего отца? Помощники ваших помощников сожгли труп моего отца на костре, посмертно обвинив его в вещах, которые находятся за пределами всякой реальности, — горько усмехнувшись, сказал Леберехт. — И возражения против этого вы называете глупостью?

Фра Микеле опустился на стул и отвечал теперь с более серьезным лицом: