Тайна предсказания

— Лжешь. Ложь написана у тебя на лице, у тебя и всех противных попов, которые верят, что истину можно взять напрокат. При этом тебя и тебе подобных давно уже купил с потрохами дьявол. Облачившись в одеяние иезуита, ты делаешь вид, будто отрекся от мирской жизни в покаяние за решение твоей матери жить по-новому. Но если тебе и есть из-за чего каяться, то из-за моей сестры Софи, которую ты сделал калекой. Я встретил ее, она превратилась в достойное жалости чудовище и влачит свое существование с труппой бродячих артистов. За это она должна благодарить тебя, почтенный Кристоф-Клавий!

— Я не хотел этого! Здесь нет моей вины!

— Попы никогда не виноваты! — заорал Леберехт. — А если и так, ты давно уже получил полное отпущение за свою вину. Теперь ты готов довести до костра собственную мать, ибо знаешь, что церковное предписание оправдает и этот твой поступок.

— Я не имею к этому отношения! — разгорячился Шлюссель. — Но вот что я тебе посоветую: руки прочь от женщины, которая меня родила! Покинь город, Леберехт. Это добрый совет, которого ты не заслуживаешь.

Глаза Леберехта полыхали гневом, и иезуит невольно отступил на шаг. Он явно недооценил масштабы ненависти, которую питал к нему молодой Хаманн. Не успел Клавий об этом подумать, как Леберехт нанес ему правым коленом резкий удар в живот. Иезуит, застигнутый врасплох, застонал и, закатив глаза, повалился вперед, в объятия противника. Но вместо того чтобы подхватить Клавия, каменотес изо всей силы ударил его кулаком в лицо, так что у того носом хлынула кровь. Клавий поник и остался лежать на каменном полу без движений.

Для сильного парня вроде Леберехта, закаленного многолетней работой с камнем и к тому же на голову выше своего противника, не составляло труда уложить такого человека, как Клавий, тем не менее он чувствовал удовлетворение. Он схватил кувшин с водой, который держал под рукой во время работы, чтобы освежиться, и вылил его содержимое на окровавленную голову иезуита. Тот вздрогнул, вытер рукавом кровь с лица и попытался вновь подняться на ноги. Это, однако, не удалось, и Клавий, совершенно обессиленный, опять повалился наземь. Наконец Леберехт подошел к нему, обеими руками ухватился за широкий ворот его черного одеяния и выволок непрошеного гостя на улицу.

Клавий не мог защищаться и был вынужден терпеть эту унизительную процедуру. Снаружи, перед бараком, иезуит снова пришел в себя, но прежде чем он смог что-либо сказать, Леберехт погрозил ему кулаком.

— Советую тебе одно, иезуит, — сказал он, — оставь в покое меня и свою мать. А теперь можешь бежать к великому инквизитору, как пес с поджатым хвостом.

Леберехт указал на юг, в сторону священного трибунала.

С трудом поднявшись и отряхнув пыль со своей одежды, Клавий яростно взглянул на Леберехта. Будь у него чуть больше сил и надлежащая доля мужества, он бы вцепился в глотку своему заклятому врагу. Но он лишь криво улыбнулся, словно хотел сказать: "Что мне за дело?", и презрительно сплюнул на землю, возможно, просто оттого, что рот его был полон крови. Затем, хромая, Клавий удалился по направлению к Тибру.

— Laudetur Jesus Christus! — прокричал ему вслед Леберехт. Давно ему не было так хорошо.

Марте он ничего не сказал об этой встрече.

Папа Пий IV скончался неожиданно. Как предполагалось, смерть наступила от старческой немощи, и об этом можно было бы не упоминать, если бы он не избрал себе преемника, с которым Леберехт был хорошо знаком. Звали его Микеле Гислиери; с четырнадцати лет он вступил в доминиканский орден и стал епископом Непи, кардиналом и великим инквизитором фра Микеле.

Pontifex maximus взял себе имя Пия V — в память о своем дряхлом предшественнике, который, как говорили, был более благочестивым и честным, чем жестокие и двуличные Папы, правившие до него. Бывшему великому инквизитору Гислиери приписывались такие добродетели, как дисциплина, порядок и аскеза. И в этом отношении он явил хороший пример, поскольку отказался садиться в Sedia gestatoria,[91] носить изящную одежду и обувь и запретил чрезмерно угождать себе в своем дворце.