Тайна предсказания

Любезничая и не встречая сопротивления со стороны Марты, Лоренцо Карафа провел женщину в свою спальню, залитую мягким светом сотни свечей. Кровать в центре комнаты осенял роскошный зелено-голубой балдахин, напоминавший восточный шатер. Это ложе, возвышавшееся на белом мраморном основании, могло бы вместить всю домашнюю челядь. У стены справа стоял диван из голубой парчи, заваленный пестрыми шелковыми подушками, и Марта, с готовностью последовав приглашению кардинала, опустилась на мягкое сиденье.

Похожий на вычурно одетую куклу слуга, который мог бы послужить моделью для великого Рафаэля, подал вино в искрящемся хрустале и тут же исчез за невидимой дверью, так тактично, словно его поглотила стена. Карафа меж тем занял место на подушке у ног Марты (забавное зрелище, учитывая кардинальское облачение из блестящего шелка) и стал разглядывать ее с радостным восхищением и безрассудным восторгом.

Такого неуклюжего, в известном смысле даже вызывающего неловкость ухаживания Марта никак не ожидала от кардинала, слывшего сердцеедом; во всяком случае, поведение Карафы укрепило ее уверенность, она даже почувствовала себя сильнее своего кавалера. Рассматривая его пурпурные туфли с крестом на подъеме и шелковые чулки, не демонстрирующие ни малейшей округлости в области икр, Марта невольно усмехнулась: этот знатный и тщеславный мужчина, к которому она за все время их знакомства проявляла так мало внимания, теперь лежал у ее ног, как собачонка.

И все же под действием вина достаточно было короткого порыва безумия, чтобы Марта отдалась Лоренцо Карафе, необузданно и с криками страсти, пока сознание не покинуло ее. Когда же Марта вновь пришла в себя и увидела, что лежит, полураздетая, на полу, ей показалось, что она пробудилась от глупого сна, полного безумных событий. Женщина не понимала, почему находится в этой роскошной спальне, и не могла припомнить, что же с ней произошло.

И лишь когда она обнаружила лежащего на диване кардинала, который, сбросив с себя пурпурное одеяние, тяжело дышал, словно взмыленный конь, и при этом не скрывал своего ликования (с Божьей помощью он сделал это восемь раз!), память вернулась к ней. Марту охватило такое сильное отчаяние, что она обеими руками ударила себя по лбу. Она встала, привела в порядок свое платье и, пошатываясь, вышла из спальни.

Ни Леберехт, ни другие гости не заметили отсутствия Марты и кардинала. Сообщение молодого каменотеса шокировало присутствующих, вызвав у них самую разную реакцию. Красивые мальчики, окружавшие Даниеле Роспильози, причитали, словно плакальщицы, и не сдерживали своих слез. Сам же Роспильози, стоя на коленях посреди их гибких тел, сплетенных друг с другом, был похож на Лаокоона, теснимого змеями. Запасы похабных песенок и стишков монсеньора Пачиоли казались бесконечными; неизвестно для чего он скинул мантию с пурпурной каймой и остался в своем клерикальном исподнем: штанах до колен и рубахе с рукавами по локоть. На рукавах, искусно расшитых монахинями, виднелись знаки креста и символы четырех евангелистов: лев, человек, бык и орел. Забравшись на возвышение, служившее сценой хору певцов, он с жаром выдавал бесчисленные строфы. И хотя едва ли кто-нибудь внимал ему с тем же интересом, как вначале, Пачиоли продолжал читать, пока его невнятную от вина речь еще можно было понять.

Под прикрытием белой камчатной скатерти, которой был накрыт стол, две женщины — продажная и честная — отдавались экзорцисту, который разделял с одной из них трепет Венеры, в то время как другая держала главу его зажатой меж своих крепких бедер, так что духовное лицо не могло ни видеть, ни слышать. Экзорцист ликовал, словно ему явилась Святая Дева, и в своем экстазе выкрикивал под столом неопровержимые слова Блаженного Августина: "Aetas deseruit, vita deseruit, поп cupiditas!"[99]

— Похоже, он собирается за одну ночь наверстать то, что упустил за всю свою жизнь, — пренебрежительно заметила Панта, обращаясь к Леберехту. Куртизанка кардинала дель Монте и Гаспаро Бьянко казалась единственной среди гостей, кого сообщение о конце света мало впечатлило.

— Мне, во всяком случае, — заявила она, презрительно глядя на пьяных, причитающих и предающихся разврату гостей, — нечего наверстывать. Я никогда не жила по ханжеским правилам Церкви, никогда не была набожной. Я отдаю кесарю кесарево, а Папе — то, чего он требует. Я предавалась всякой страсти, поклоняясь удовольствию и греху. Мой Бог — деньги, мое Царствие Небесное — роскошь. И того и другого у меня более чем достаточно. И когда эта проклятая Богом звезда упадет на нас, то будь что будет.

Леберехт покачал головой.