Тайна «Прекрасной Марии»

— Нет, — сказал Поль, — но это может вселить в него немного достоинства.

Салли хотела взять за руку своего первенца, но подумала, что это вряд ли его утешит.

— Ты можешь предложить что-нибудь лучше? — спросил Поль.

— Нет. — Салли качнула головой.

Рэйчел через плечо смотрела на тело Сэма. «Может быть, — думала она, — мне надо было выйти замуж за Сэма». Она думала, что в таком случае у нее было бы больше прав на страдания, и она почти с завистью смотрела на лица других вдов.

Процессия направилась в молельню. Дэниел расположился во главе и запел, Поль держал в руках книги с гимном, напечатанные для них, но большинство чернокожих читать не умели, они пели по памяти.

Люсьен сидел на веранде, подложив руку под подбородок, и слушал пение. Мама Рэйчел не говорила с ним со вчерашнего утра, и он чувствовал себя как-то по-странному беззащитно. Он не один соскучился по Маме, и Эмилия всхлипывала по ней.

Холлис сидела в гостиной и пришивала к платью, которое она собиралась надеть завтра, оборочку. Дэнис просунул голову в гостиную и снова исчез. Никто из девушек не был в хорошем настроении. Еще бы, некому было их обслуживать, вся прислуга была на похоронах. Дом казался совершенно пустым без голосов чернокожих. Дэнис взял бутылку виски и направился на веранду, где сидели Баррет и Фелисия. Дэнис отметил без особого удивления, что Роман Превест присоединился к ним. Если Роман пришел поухаживать за младшей сестрой Дэниса, то он не возражал против этого. Дэнис тихо поздоровался с ним.

— Хорошо, что вы не пришли на обед, его готовили мама и Фелисия.

— Я уверен, он был превосходным, — вежливо заметил Роман.

— Он был ужасен, — сказала Фелисия. — Адель говорит, он был отвратителен, все было не так, как полагается.

— Я всегда был уверен, что гость должен помогать по дому, — высказал свое мнение Баррет.

— Это выше ее сил, — ответил Дэнис, — хотя я думаю, что Адель не совсем гость. Боюсь, у нас с ней возникнут трудности: эта женщина не хочет понять, почему папа отпустил чернокожих на весь день.

— Если она собирается жить в Луизиане, она должна научиться понимать, — сказал Роман.

— Без них все не так.

Фелисии хотелось бы, что Мама Рэйчел была сейчас здесь и могла бы, посмотрев на Романа и не спрашивая его ни о чем, сказать, говорила ли Холлис правду. Фелисия просто не могла его спросить сама.

Дэнис глядел на полное надежды лицо Фелисии и на странное выражение лица Романа, и ему захотелось взять Баррета и выйти с ним из комнаты, оставив их вдвоем. Но он не мог этого сделать.

— Мадам де Вриз поет во вторник, в «Robert le Diable». Не хотели бы вы с вашей мамой присоединиться ко мне и послушать ее пение.

— Я бы не возражала.

Ей только хотелось быть в компании Романа.

— Ну, тогда все решено, — сказал Роман.

— Монсеньор Форбс, вы не пойдете с нами в оперу?

— Я боюсь, что буду занят во вторник, — ответил Баррет, вспомнив об обещании, которое он дал Клодин и тетушке Клели. Он зажег сигарету, допил виски и погрузился в мысли о Клодин.

— Трудно поверить, что такое случилось с Мамой Рэйчел, Тестутом, дядей Джемом и Мио, — вздохнула Фелисия.

— Мы не знаем, какие они на самом деле, — сказал Роман. — Нам кажется, что мы хорошо их знаем, но есть лицо, которое они надевают перед нами подобно маске.

— Это как-то пугает, — сказала Фелисия.

— Не переживай. Завтра они будут выглядеть как обычно.

— Никто не выглядит обычно, — возразила Фелисия, — даже ты.

Он улыбнулся.

— Это все потому, что мы только сейчас встретились. Мы никогда не замечали друг друга раньше. У нас есть второй шанс, — продолжал Роман. — И мы должны использовать его, никто никогда не бросает дар обратно в лицо Богу.

— Нет, — сказала Фелисия, успокоившись. — Нет, никто не может так поступить.

XVI. СКАЧКИ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ

Зимой в Луизиане никогда не бывало по-настоящему холодно, но сезон осадков был самым приятным. Каждое утро Поль, Дэнис и Харлоу Маккэми выезжали на тростники.

Пятнадцатого октября уборка началась. Люсьен вышел в поле, держа в руке нож для рубки тростника, вместе с негритянскими девушками, на которых он не обращал никакого внимания, и принялся за работу. Нож для рубки тростника был очень острый, с крючком на конце — инструмент, требующий уважительного к себе отношения. Негры двигались в заученном ритме, пели и работали не потому, что они наслаждались работой, а потому что это облегчало их труд.

После получасовой работы у Люсьена все болело. Плечи и руки онемели от боли, ноги отяжелели. После четырех часов работы предстоял двадцатиминутный перерыв для еды. Более взрослые рабы работали с перерывом через восемь часов, и Поль решил, что Люсьену следует поработать по такому распорядку.