Тайна пропавшего ученика

Флинн быстро сообразила, что список палочек – это попытка Вильмау наказывать за нарушение правил. Если ученик опаздывал (Касим), или во время занятия отпрашивался в туалет (Касим), или ещё каким-нибудь образом нарушал ход занятия (Касим), Вильмау психовал, лицо у него покрывалось красными волдырями, и он ставил в своём списке очередной штрих. О нормальных занятиях в таких условиях и думать было нечего.

И всё же Флинн с интересом узнала, что предмет поведение состоял из двух разделов: «Культура» и «Общество». В разделе «Культура» Вильмау до самой перемены рассказывал, как одеваться и вести себя в разных странах, чтобы не нарываться на неприятности. А говоря об обществе, он использовал наглядные пособия и показывал, как себя вести, если нужно произнести речь или если тебя пригласили на обед из пяти блюд. Флинн стоило большого труда запомнить, в каком порядке нужно использовать столовые приборы. Она срисовала в свой блокнот картинки, о которых говорил Вильмау, хотя не сомневалась, что в Брошенпустеле ей никогда не понадобится знать, как выглядит нож для рыбы.

Когда гонг сообщил об окончании урока, Гарабина ехидно рассмеялась у неё за спиной.

– Ты небось записывала, как вилкой пользоваться, – сказала она, взяв под мышку свой блокнот. – У тебя дома вы картошку ведь прямо в поле едите, да? – Она хрюкнула от смеха, подёргивая носом, как специально обученная для поиска трюфелей свинья.

Стиснув зубы, Флинн мечтала придумать достойный ответ, но была вынуждена признаться себе, что, вероятно, семья Гарабины действительно отличалась более хорошими манерами, чем её собственная.

На её счастье, рядом встал Касим – он поглаживал себя по бурчащему животу, словно уже радостно предвкушал обед.

– Я бы всё возненавидел, если бы мне приходилось так следить за своей фигурой, как тебе, Гарабина, – сказал он с наигранным сочувствием, и троица удалилась обедать, оставив Гарабину стоять где стояла.

В столовой царило большое оживление. Небо над стеклянной крышей впервые за много часов прояснилось, и ослепительное солнце согревало воздух и смех в вагоне. Экспресс опять стал таким, каким всегда был при свете дня: уютным, волшебным местом.

«Погоди, когда стемнеет», – сказал голос в голове у Флинн. Она знала, что тогда всё будет по-другому.

После обеда, двигаясь к складскому вагону, чтобы помочь Фёдору готовиться к дуэли-паркуру, Флинн неожиданно врезалась в Даниэля. Он стоял в библиотеке у двери, листая томик стихов.

– Опля, – сказал он, возвращая книгу на полку. – Куда торопимся?

– Ой, я… – Флинн запнулась. Вдруг Даниэлю покажется подозрительным, что она встречается с Фёдором?

К счастью, в эту секунду вагонная дверь распахнулась, и вошёл высокий широкоплечий человек в грязной рабочей одежде.

– Конец смены? – радостно спросил Даниэль.

Вошедший, метнув быстрый взгляд в сторону Флинн, хмыкнул. Она вздрогнула. У него был такой же испытующий взгляд, как у Даниэля, только более горестный, такое же измождённое лицо, только ещё более измождённое, такие же волосы, только темнее. Флинн недоверчиво переводила взгляд с одного на другого.

Человек молча, тяжёлым шагом пошёл по вагону.

– Ну да, – сказал Даниэль, когда дверь за ним захлопнулась. – Это Дарсоу. Один из машинистов. И, – он откашлялся, – мой брат.

– Видимо, белая ворона в семье, – вырвалось у Флинн.

Даниэль рассмеялся, глядя в окна на светлые каменные стены Вероны. Над ними на потолке по карте мира катились песчаные бури, и пыль от них плясала на плечах Флинн. На секунду у неё возникло ощущение, будто она находится на какой-то старинной фотографии.

– Мы с Дарсоу… – заговорил Даниэль, – мы рады, что можем работать вместе. На какое-то время мы потеряли друг друга из виду.

– Особенно радостным он не выглядит, – заметила Флинн.

– Особенно радостным, – повторил Даниэль, выделяя каждое слово. – Радостным, радостным, радостным. – Флинн увидела, как его пальцы дёрнулись к карману жилета. Но затем, опомнившись, он мгновенно переменил тему: – Нашла уже что-нибудь интересное?

Флинн не поняла, что он имел в виду. Она хотела было переспросить, но он уже потянул её по пустым учебным вагонам к вагонам для самостоятельных занятий. Старые сине-зелёные билеты на потолке первого из них в лучах вечернего солнца казались блёклыми и не производили такого сильного впечатления.

Во втором вагоне всё выглядело так же, как воскресной ночью, когда Флинн с друзьями натолкнулась на Гарабину и Стуре Аноя: старые деревянные письменные столы у бесчисленных окон, ширмы между ними, буквально нашпигованные записками, конспектами и страницами из книг.

Весь большой вагон представлял собой одно простое помещение, днём светлое и уютное, но без всяких возможностей для отвлечения. Над столами царила сосредоточенная тишина. Банкетки на колёсиках были почти все заняты более старшими павлинами, молча склонившимися над книгами, конспектами и атласами. Почти никто не обратил на Флинн никакого внимания.