Тайна прошлогоднего снега

Сунула я свой любопытный нос и в смертолюбовскую аудиотеку, где сплошь были диски и кас­сеты с записью похоронных маршей разных стран и народов. Ну и заодно уж — нарушая Володькину инструкцию не врубать телик — врубила телик, убавив звук до минимума, и просмотрела на ско­рости смертолюбовские видеокассетки.

На всех кассетах было одно и то же. Смерто-любова, вся в черном, давала интервью на фоне всевозможных кладбищ. И говорила она об од­ном и том же. О смерти:

— Смерть — это самое прекрасное, что есть на свете. В смерти есть что-то величественное. Когда я была маленькой, я всегда просила мамочку, чтоб она водила меня гулять на кладбища…

— А вы не боитесь мертвых? — интересовался корреспондент.

— А чего их бояться? — отвечала Смертолю-бова. — Они же мертвые. Бояться надо живых…

Ну и так далее.

Одним словом, отстойная мастерская, отстой­ные картины, отстойное аудио, отстойное видео, и даже воздух здесь был какой-то отстойный, точнее — застойный. Блин! Неужели мне придет­ся тут париться неизвестно сколько?..

Короче, я решила лечь спать, потому что часы уже оттикали и оттакали полночь с копейками. Постель, как вы сами понимаете, была черная — черный пододеяльник, черная простыня и черная подушка. Но не на пол же мне было ложиться, тем более что и пол тоже черный.

И я легла на черную кровать и приготовилась уснуть. Но не тут-то было. Не успела я выклю­чить свет, как на душе у меня заскребла кошка… нет, даже не кошка, а львица своей львиной ла­пой. Мне было грустно и одновременно еще гру­стнее. Прежде всего я грустила, конечно же, о Гафчульке. Причем грустила по-черному. Обыч­но-то моя грустность светло-зелененькая в золотистую крапинку, она так красиво переливается в душе, когда я грущу. А тут был сплошной чер­няк, что не удивительно, ведь кругом черным-черно и сама я лежала на черной простыне под черным одеялом. Но я-то хоть на кровати лежа­ла, а бедный Гафка лежал на дне Москвы-реки. Я подумала, не всплакнуть ли мне по этому по­воду, но носового платка под рукой не оказа­лось, я и передумала.

В общем, на душе у меня скребла львица, а в голове стройными рядами, как на параде, мар­шировали мысли. Куда делся из компа файл со сном №13? Кто «подарил» мне на день рождения гроб? Был ли на самом деле отравлен шоколад­ный торт? Почему на картине «Подводное клад­бище» на одном из надгробий написано: «МУ­ХИНА»?.. Ну и самая главная мысль, которая вышагивала впереди всех остальных: кто хочет меня убить?

Володькину версию о меркурианах я, поду­мав, все-таки отмела. Какие еще на фиг меркуриане?

Не-е-т, это стопудово земные заморочки. А может, вовсе и нет никаких заморочек, про­должала думать я, а просто с гробом вышло ка­кое-то недоразумение, торт вовсе и не был от­равлен (мог же Гафч сам скоропостижно скон­чаться?), и файлик с моим сном вовсе никуда не подевался, а элементарно исчез из-за сбоя в про­грамме… Скорее всего, так оно и есть — что ни­чего здесь нет. А я, как дурочка с переулочка, ле­жу в черной чужой квартире на черной чужой кровати. И все из-за Воробья и его меркуриан.

Кстати говоря, есть такая теория, что некото­рые люди, одержимые какой-нибудь идеей, спо­собны заразить этой идеей окружающих. Как гриппом. Таких людей называют, кажется, кон­дукторами… ой, нет, индукторами. Вот и Володька, похоже, заразил меня своими меркурианами.

Короче, завтра же возвращаюсь домой.

Приняв это решение, я сразу провалилась в сон, густой и толстый.

Но ненадолго. Проснулась я от капанья. Кап-кап… капало где-то непонятно где. Кран, что ли, в ванной или на кухне неплотно закрыт? Я вста­ла и босиком прошлепала на кухню, а затем в ванную. Нигде из кранов не капало. Между тем явственно слышалось — кап-кап… Я вернулась в комнату. Капание стало громче. Я пошла на звук, и в первую секунду мне показалось, что я подхожу к зеркалу, потому что я увидела свое от­ражение.

Но во вторую секунду я поняла, что это ника­кое не отражение, а — изображение. Картина, на. которой была изображена… я. В полный рост.

Может, мне это снится?.. Я потерла кулаками глаза, а заодно ущипнула себя за ухо. Но не про­снулась. И картина никуда не исчезла. Кап! — снова что-то капнуло. Даже не — кап, а уже смачно так — плюх!..

И вот тут-то я увидела, что капало.

Мое изображение плакало кровавыми слезами!

Кровь катилась капельками по щекам и капа­ла на пол. Под картиной уже образовалась не­большая кровавая лужица. Мое изображение, бледное как смерть (картина, кстати, так и назы­валась — «Девочка Смерть»), хоть и плакало, но при этом кривило губы в какой-то пакостной улыбочке. Лично я никогда так не улыбаюсь.

И тут вдруг мое изображение подмигнуло мне окровавленным глазом.