Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

Своим пенатам возвращенный
Владимир Ленский посетил
Соседа памятник смиренный
И вздох он пеплу посвятил;
И долго сердцу грустно было.
«Poor Iorick!»

— молвил он уныло… —

подсказывая этот адрес, фактически тоже «тычет пальцем»: «„Бедный Йорик!“ — восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна.)»

Понимание структуры обоих романов, «ОНЕГИНА» и стерновского «Путешествия» (в дальнейшем, называя каждое из этих произведений романом, все же следует помнить, что это, строго говоря, не так: это сатира), приводит нас и к пониманию того, против кого была направлена их пародийность. И для Стерна, и для Пушкина литературными врагами были ревнители классицизма и архаисты, но их пародийные стрелы должны были иметь конкретный адрес, и, как в «Сентиментальном путешествии» мишенью стал стерновский Евгений (в жизни — предположительно посредственный писатель Холл-Стивенсон, сочинитель «Макаронических басен» и «Сумасшедших рассказов»), так для Пушкина им стал Евгений Онегин, жизненным прообразом которого был поэт и драматург Павел Катенин. В соответствии со своим общим, формальным подходом к изучению литературы Шкловский применительно к обоим писателям — и к Стерну, и к Пушкину, — остановился на понятии пародийности (как будто пародийность уже сама по себе заключает в себе некий глубокий смысл) и так и не преодолел этого тупика. Не преодолели его и последующие исследователи пушкинского романа: они не увидели, что, по аналогии с «Сентиментальным путешествием», «автор-рассказчик» в романе Пушкина — Евгений, что он такой же предатель и враг Пушкина, как Евгений стерновского романа — предатель и враг Йорика-Стерна. Между тем Пушкин ввел в «ОНЕГИНА» и другие элементы, подчеркивавшие сходство и родство его романа с «Сентиментальным путешествием», на которые Шкловский не обратил внимания.

Например, Стерн, чтобы дать намек об истинном лице рассказчика, трижды вводит в «Путешествие» обращения рассказчика-«Йорика» к Евгению и упоминания о нем, которые в романе абсолютно немотивированы и «торчат», — вводит без какого-либо пояснения, кто такой Евгений. Это Евгений, «перестраховываясь», пытается подчеркнуть разницу между собой и «Йориком» — и тем самым выдает себя. (Не так ли поступает и Евгений у Пушкина: «Всегда я рад заметить разность Между Онегиным и мной». — Гл. 1, LVI)

История взаимоотношений Йорика-Стерна с досаждавшим ему в реальной жизни «Евгением», описанная в «Тристраме Шенди», и особенно роман «Сентиментальное путешествие» стали для Пушкина настоящей находкой: в его жизни имел место человек, который как раз в это время стал его главным врагом и в жизни, и в литературе и с которого во многом можно было списать своего Евгения. Изобразить сатирически героя романа с характерными и биографическими чертами поэта Павла Катенина и тем самым ввести в произведение мощный эпиграмматический пласт — что могло устроить и позабавить Пушкина больше?

VI

Разумеется, чтение романа с такой сложной структурой, где повествование истинным автором, то есть Пушкиным, отдавалось главному герою (Онегину) — антагонисту автора, старающемуся этот антагонизм скрыть и выдать себя за Пушкина, — такое чтение становится совершенно иным, требует серьезной встречной работы мысли, повышенного внимания и сопоставлений. Зато многократно возрастает информационная емкость сатирического художественного образа, которую особо отмечал Барков, — а в основном именно на его точку зрения на роман, в меру моего понимания и из солидарности с ним, я ориентируюсь и в дальнейшем. Кроме того, возможность спрятаться под личиной «издателя, публикующего чужие записки», за которые он, так сказать, никакой ответственности не несет, вполне соответствовала характеру прирожденного мистификатора, каким был Пушкин.