Тайна римского саркофага

— Он был у вас, в России, в двадцать втором — двадцать третьем годах. — Сперри тяжело опустился на койку. — А потом возвратился на родину, чтобы продолжить борьбу. Основал Коммунистическую партию Италии и газету «Унита»... Он для нас все равно, что для вас Ленин.

Несмотря на парламентскую неприкосновенность, Грамши был арестован по приказу Муссолини. Это было в ноябре двадцать шестого. В этой камере он просидел тогда шестнадцать дней.

Когда вечером привели его сюда, я даже не поверил, что передо мной сам Грамши. Я представлял его великаном, а это был обыкновенный человек, маленького роста, в очках, очень болезненный с виду.

Всем, чем мог, я старался облегчить положение Грамши: несколько раз тайно передавал ему газеты, письма, бутылки с кофе, сигареты, а однажды — шерстяную фуфайку и носки. Бывало, как ни загляну в глазок, всегда вижу одно и то же: ходит по камере взад и вперед, и ходит...

Выйти на свободу ему не удалось. Пересылки из одной тюрьмы в другую, тяжелые кандалы, одиночные камеры, плохое питание — десять лет тюремных скитаний! — подорвали его здоровье. Весной тридцать седьмого года он умер...

Сперри нервно похлопал себя по коленке.

— А ведь этот пес Муссолини знал, что состояние здоровья у Грамши очень плохое. Ему об этом докладывал профессор Умберто Арканджеди...

— Вы много знаете, — уважительно сказал старику Алексей.

Сперри печально улыбнулся.

— Лучше бы мне не знать всего того, что я знаю... Однако слушайте...

Он принялся рассказывать дальше.

Как только Грамши посадили в камеру, пришел старший надзиратель и прибил над его кроватью лист фанеры с надписью: «Свобода, Равенство, Братство». Так смеяться над возвышенными идеалами могли только фашисты!

Однако они умели не только унижать, но и истязать.

Железная койка в камере Грамши опускалась лишь на ночь, а днем нужно было или стоять, или сидеть на цементном полу. Два раза в день обследовалась оконная решетка, а камера — ежечасно. Холод пронизывал до костей. Лишь ходьба взад и вперед несколько согревала Грамши. Под окнами в течение всей ночи бегали свирепые псы.

Прогулка разрешалась через день на один час, никакие разговоры при этом не допускались. На каждого заключенного перед прогулкой надевали специальный мешок с отверстиями для рта и глаз. В этих нелепых мешках и выводили «подышать свежим воздухом».

Тюрьма не зря считалась могилой. Попасть в зубы «Царицы небесной» означало — погибать медленной смертью...

Алексей окинул камеру внимательным взглядом.

В ней все было знакомо — любая выбоина на стене, каждая щелочка в столе, каждая щербинка на потускневшем запыленном распятии. Но рассказ старого итальянца заставил увидеть эту камеру такой, какой она была много лет назад. Вот как, бывает, переплетаются пути людей! И оказывается, камеры, эти древние молчальницы, тоже говорят...

— Мы никогда не забудем этой камеры, — сказал Остапенко, — Не забудем и вас.

— Вы тоже смелые люди, — перебил его старый итальянец. — Все вы, коммунисты, похожи друг на друга.

— А вы... вы нам ничего не расскажете о себе? — неожиданно спросил Алексей. — Ведь вы для нас делали так много! Должны же мы знать, кто помог нам остаться в живых?

Сперри смущенно кашлянул.

— У нас мало времени. Да и нет в моей жизни ничего интересного.

— Неправда! — горячо возразил Алексей.

— Ну уж разве коротко... — Сперри помолчал, собираясь с мыслями, потом не спеша начал новый рассказ.

Рассказ тюремного надзирателя

Отец Сперри, потомственный металлист, работал на одном из заводов Рима. В доме у них никогда не было достатка, жили бедно. Анджело рос хрупким и нежным, малейшее препятствие вызывало в нем чувство страха. Джулио, старший брат, посмеивался:

— В кого ты у нас уродился такой? Ни рыба ни мясо...

У Джулио-то характер был другой. Этот парень никому не позволял обижать себя.

Мать умерла при родах, оставив девочку. Убитый горем отец собирал по соседям гроши на гроб.

Анджело было двадцать лет, когда разразилась первая мировая война. С продуктами стало совсем плохо, и девочка, лишенная материнского молока, скоро умерла.

Джулио призвали в армию. Сначала он регулярно присылал домой письма, потом замолчал. Через полгода пришло извещение о его смерти.

Анджело работал на заводе. Там он встретил девушку по имени Мара, о которой говорили, что природа таких красавиц вторично не создает.

Ясными теплыми вечерами приходили они на берег Тибра. Анджело играл на гитаре и тихонько напевал. Мара обычно сидела, обхватив колени руками, и неподвижно глядела на воду.

— Анджело, — обращалась она иногда к нему, — когда мы пойдем в кино?

Анджело сдержанно вздыхал. С его заработком только и ходить в кино...

И случилось то, чего он боялся.

Однажды, когда он возвращался с работы усталый и озабоченный, — отец заболел и не вышел на работу, надо было вызывать на дом врача, а денег не было, — в конце улицы его Мару догнал автомобиль-люкс «Альфа-Ромео». Кто-то открыл дверцу и заговорил с девушкой. Вероятно, предлагали подвезти. Мара села в машину.

С тех пор она больше не приходила на берег Тибра.