Тайна Санта-Виттории

— Поверни-ка вот эту ручку, видишь? — сказал солдат. — А с другого конца поползут сосиски. На, попробуй.

Мэр повернул ручку, и ужасный звук — тоскливый, безысходный скрип и скрежет, похожий на завывание злых духов в какой-нибудь богом проклятой пещере, — разнесся над площадью. К мэру подошел фон Прум.

— Сигнал воздушной тревоги, — сказал капитан. — Теперь нам не хватает только хорошего, прочного бомбоубежища.

Бомболини сказал нам потом, что в эту минуту ему почудилось, будто какая-то черная тень затмила солнце.

— Лучше всего использовать для этого наш храм, — сказал Бомболини. — Он очень крепкий, а под полом там глубокий подвал, и притом церкви не бомбят. Господь ни когда не допустит, чтобы бомбили церковь.

Эти слова заставили немца рассмеяться. Он окинул взглядом всех стоявших на площади, и взгляд этот выражал презрение.

— Здесь есть место и получше, — сказал он.

Когда он ушел, все уставились друг на друга, и никто не произнес ни слова; все только таращили глаза друг на друга, а губы безмолвно складывались в слова:

«Он знает. Он знает».

— Теперь нам придется его убить, — сказал Пьетросанто.

— Нет, — сказал Бомболини. — Не теперь. Пока еще нет.

В этот день после обеда мэр попробовал взяться за работу. Он решил занести на бумагу все заповеди, которыми ему следовало руководствоваться в своих отношениях с немцами. Таких заповедей и всяких прочих идей у него было много, но он свел их к трем:

«Любого человека можно купить лестью. Даже бога». (Что такое молитва, в конце-то концов?)

«Каждого человека можно заставить поверить лжи, если ему хочется ей поверить».

«Каждого человека можно совратить, только к каждому нужно подобрать свою приманку».

Он написал все это на обратной стороне фотографии — единственном чистом куске картона, который имелся в городе. Фотография была сделана в день его бракосочетания с Розой Казамассима. Ему больше не доставляло удовольствия смотреть на нее. На фотографии они походили на влюбленных, как любые другие новобрачные в нашем городе. И оба были весьма недурны собой. Внизу стояла подпись: «Да будет этот брак крепок, как виноградная лоза, и да принесет он обильные плоды». Слова эти всегда заставляли Бомболини морщиться и отводить взгляд, лоза эта принесла один-единственный плод — прекрасна и нежный — и целые бочки горечи и кислятины.

Записав эти три заповеди, Бомболини лег и попытался уснуть, но все та же мысль сверлила его мозг: «Он знает».

И когда ефрейтор Хайнзик явился во Дворец Народа и, представ перед мэром, возвестил, что капитан требует его к себе, Бомболини был уже к этому готов.

Он шел через площадь, и ему вспоминалось, как вот так же проходил он здесь много лет назад, когда за ним пришли и сказали, что его брата Андреа придавило в каменоломне и нужно подписать какую-то бумагу. Он тогда сразу понял, что Андреа уже нет в живых, но притворился перед самим собой, будто ему это не известно.

Фон Прум без обиняков приступил прямо к делу.

— У вас тут есть отличное бомбоубежище, лучшего не придумаешь. А ты предложил мне вашу церковь, — сказал капитан. — Я удивлен.

Бомболини молчал. Он неотступно глядел на каменные плиты пола, словно увидел невесть какую диковину. Потом повел глазами вправо, затем влево и снова уставился в пол.

— Случается иногда, что со стороны кое-что виднее, — сказал фон Прум.

— Мы туда не ходим, — сказал Бомболини. — Там полно злых духов.

— Вот как! Следовательно, ты знаешь, о чем я говорю? «Для чего он ломает дурака?» — подумал мэр.

— Да, знаю, — сказал он.

— По всей видимости, в давние времена там был винный погреб, — сказал фон Прум. — Возможно, его соорудили древние римляне. А возможно, даже и этруски. Я допускаю даже, что этруски.

— Этого я не знаю. Туда никто не ходит.

— Кое-кто ходит, — сказал фон Прум. — Кое-кто.

Мэр промолчал. Он понимал, что запираться дальше бесполезно.

— Туда проведено электричество и подвешены лам почки. — Теперь голос фон Прума звучал резко. — Что вы там прячете?

У Бомболини достало сил только поднять руки, словно защищая лицо от удара.

— Кто пользуется этим погребом?

У мэра и на этот раз еще хватило духа не произнести ни слова.

— Бойцы Сопротивления — вот кто, — веско сказал фон Прум. — Вы позволяете им укрываться там. Вы даете им убежище.

— Нет! Это неправда! — выкрикнул Бомболини, не замечая, что он кричит.

Только бы не засмеяться. О боже всемогущий, только бы не расхохотаться во все горло!

— Нет, это правда, — сказал немец, и Бомболини понурил голову, а руки его беспомощно повисли.

Фон Прум поглядел на мэра и неожиданно улыбнулся.

— А говорят еще, что итальянцы хорошие лгуны и хорошие актеры. Это неверно. Ты совсем никудышный лжец.

Приступ смеха прошел. Бомболини почувствовал вдруг, что к горлу у него подкатил комок.

— Ты выгонишь их всех оттуда и больше не подпустишь к этому погребу.

— Да.

— Ты солгал мне и насчет вина.

— Да. Самую малость.

— Ты солгал.

— Да.

— И сейчас ты солгал.

— Да. — Тут Бомболини поднял глаза на капитана; лицо его было серьезно. — Я не очень хороший лгун, — сказал он. — Я больше не буду вам лгать.