Тайна Санта-Виттории

— Да, они признаются. Они всегда признаются, но мы не полагаемся на слова одного человека. Даже когда мы знаем, что наш пациент сказал правду, мы берем еще второго, третьего. Иногда доходим до пяти. Чтобы все было в ажуре.

— Хотя и одного было бы достаточно.

— О да, одного вполне достаточно, — сказал Отто. — Но когда их несколько, им приятнее. — Он, должно быть, имел в виду офицеров, по приказу которых ведется допрос.

— Мы возьмем пятерых, — сказал капитан фон Прум. И повернулся к Бомболини: — Ты слышал?

— Если одного достаточно…

— Пятерых, — сказал фон Прум. — Я хочу пятерых. — Он говорил холодно, твердо.

— Вы хотите его? — спросил Ганс, указывая на мэра.

— Нет, пускай останется наблюдателем, это вполне меня устраивает.

Ганс попробовал кожаные ремни. Он с силой потянул за них, раздался сухой треск, ремни были крепкие и держались крепко. Затем он проверил паяльную лампу — горячий синий язык пламени лизнул воздух. Откуда-то появился утюг, которого Бомболини не заметил, и Отто подержал его над пламенем лампы.

— Нет, мы им не пользуемся, — сказал Ганс фон Пруму. — Это оставляет улики. Но все очень боятся раскаленного железа.

— Одна эта мысль приводит их в содрогание. Мысль о том, что их будут жечь раскаленным железом.

— Особенно они боятся, что им будут прижигать подошвы ног.

— А ведь это вот, — Отто похлопал рукой по магнето, — куда хуже. И все же они больше боятся раскаленного железа.

— Go временем, когда у них накопится опыт, — сказал Ганс, — они станут уважительнее относиться к «Колючке». — По-видимому, у них так называлось магнето. — И станут молить нас о раскаленном железе.

— Но мы будем угощать их «Колючкой». — Они опять улыбнулись друг другу.

— Где же они, капитан? — спросил Отто. — У нас для них все готово.

Бомболини заметил, что весь дрожит мелкой дрожью и к горлу у него подступает тошнота; не то чтобы настоящая тошнота, а так вроде какой-то дурноты во всем теле — и в душе, и в сердце, и в мозгу. На площади по-прежнему не было никого, кроме немцев.

— Хорошо, — сказал фон Прум. — Мы предоставим судьбе еще минуты две, после чего придется просто пойти и взять кого-нибудь.

Они ждали молча; тишина нарушалась только металлическим позвякиваньем инструментов, которые Отто в нервном возбуждении перекладывал с места на место.

— Я всегда немного возбуждаюсь перед началом работы, — сказал он. — Никогда не знаешь заранее, что тебя ждет.

— И как они будут реагировать.

— Только не присылайте нам героев! — крикнул Отто, повернувшись к Бомболини. — С ними, знаете ли, тоска, с этими героями.

— Они появляются, сжав губы, с этаким вот видом, — сказал Отто. Он вскочил, встал в героическую позу и придал лицу высокомерное выражение. — Они делают такие вот глаза и стараются плюнуть в тебя взглядом.

— И тогда мы подсоединяем к ним клеммы, подпускаем немножко холодного огонька, и у них сразу развязывается язык, — сказал Ганс.

— И они начинают облизывать тебя глазами.

— Это очень грустное зрелище и, в общем-то, нудное.

— И очень противное, правду сказать.

— Я пошлю вам таких трусов, — неожиданно сказал Бомболини, удивив даже самого себя, — таких парней, которые наговорят вам столько небылиц и так будут пресмыкаться перед вами и улещать вас, что вы не разберете, где правда и где ложь.

— Чем больше нам говорят, тем больше открывают правду, даже когда лгут, — сказал Отто.

Фельдфебель Трауб поднялся на террасу и крикнул с порога:

— Появился один! Идет прямо через площадь. Эсэсовцы подошли к двери поглядеть, кого уготовила им судьба. Какой-то человек, спустившись по крутой улочке, ведущей из Верхнего города, остановился на площади. Увидав немцев, он не сделал попытки скрыться от них, а направился прямо к ним.

— А, великомученик, — сказал Ганс— Этот из породы великомучеников.

Они видели, как человек спросил что-то у ефрейтора Хайнзика, и тот повел его через площадь к Дворцу Народа.

— Ты обманул нас, — сказал Бомболини один из немцев. — Ты все-таки послал нам героя.

У ступенек террасы Хайнзик приостановился и подтолкнул человека вперед.

— Он говорит, что рад нас видеть, — сказал Хайнзик. — А я сказал, что мы ради видеть его.

Пришедший оказался Джулиано Копой, бывшим мэром Санта-Виттории. Заметив капитана фон Прума, он вытянул вперед руку, приветствуя его на фашистский манер.

— Да здравствует дуче! Да здравствует Гитлер! — выкрикнул он. — Почему вы не приходили так долго?

— О господи, это вот какой! — сказал Ганс. — Идейный преданный фашист. — Он повернулся к остальным. — Он все время нас ждал, вы слышали? Ну, теперь-то он нам все скажет.

Они рассмеялись Копе в лицо. Глаза Копы расширились, в них промелькнули подозрение и страх. Бомболини отступил в темный угол. Увидев приготовленные для допроса инструменты, Копа начал кричать.

— Я преданный фашист! — завопил он. — У меня хорошая репутация в партии! Тут какая-то ошибка…

— Молчать! — внезапно прикрикнул на него Ганс, и всем стало ясно, почему Гансу была доверена работа такого сорта. — Они всегда говорят, что тут ошибка, — заметил он, обращаясь к остальным. — Раздевайся! — приказал он Копе.