Тайна Санта-Виттории

Да так оно и было. К тому времени, когда Лоренцо достиг Народной площади, статуя святой Марии, которую несла уже девятая или десятая команда, была водружена на помосте, где утром Старая Лоза пробовал вино. И когда люди удостоверились, что ни один из немцев еще не поднялся и не прошел через Толстые ворота, они вынули из живота статуи огромный камень, швырнули его в повозку и тут же отвезли подальше, чтобы никто никогда больше и не видел его. Затем святую Марию отнесли в полумрак церкви, поставили на ее обычное место, на темный пьедестал, и падре Полента принялся снимать с нее виноград, листья и лиры. Ничего не скажешь, она хорошо послужила своему народу.

* * *

Для немцев день вроде бы уже кончился, тогда как праздник только еще начинался. В полдень все поели холодных вареных бобов и сырого лука со свежим хлебом, обильно политым оливковым маслом, и запили это молодым вином, черпая его ведрами, стаканами, мерками, кувшинами; и со всех сторон неслось: «Frizzantino! В самом деле, настоящее frizzantino!..» Слово это повторялось на все лады, как открытие, пока, несмотря на всю свою сладость, не набило оскомины.

После обеда все легли спать, за исключением тех, у кого были дела. Лонго с несколькими помощниками трудился над фонтаном Писающей Черепахи, что-то там переделывая, чтобы вечером из него могло бить вино. Маротта с сыном готовили фейерверк. А Лоренцо с помощью нескольких молодых людей устанавливал огромную бочку, в которой будут давить последний виноград. Музыканты из оркестра уголовной тюрьмы Сан-Марко, осушив не меньше пяти мерок каждый, спали на площади в тени, прижав к себе свои инструменты.

В четыре часа из фонтана забило вино; раздалось громкое «ура», и жители начали просыпаться и выходить на площадь. Вино, сверкая в предвечернем солнце, описывало высокую дугу у них над головой и, шипя и пенясь, играя, как живое, падало обратно в бочку, откуда его нагнетали. Когда немцы — пока что только двое, капитан фон Прум и фельдфебель Трауб, — появились на Народной площади, фонтан бил уже вовсю, оркестр снова играл, а давильщик Лоренцо Великолепный стоял по колено в винограде. В пятом часу Маротта по знаку Старой Лозы запустил в небо «римскую свечу», и она вспыхнула высоко над головами людей. Многоцветные искры рассыпались во все стороны, ударяясь о стены домов и отскакивая от них, Стомпинетти заиграл «Песню давильщика», и праздник возобновился.

«Песня давильщика» — своеобразная, медлительная и протяжная мелодия, потому что давить вино — дело нескорое и нелегкое. Она, наверно, старинная и к тому же ни на одну нашу песню не похожа, точно ее занесло к нам с другого конца света. Виноград давят медленно, раскачиваясь из стороны в сторону и взад-вперед, переступая с носка на пятку, а не месят ногами. Говорят, дело мастера боится, и вот таким великим мастером по части выжимания сока из винограда был Лоренцо. Он знал, как заставить людей извлечь из ягод все, что господь в них вложил.

Начинает он свой танец, по обыкновению, с женой — цыганкой, которая больше похожа на волчицу, чем на женщину; когда же она устает, он отпускает ее и вызывает партнеров из толпы, и они поднимаются на помост, залезают в бочку и пляшут с ним. Когда тебя вызывают давить виноград, отказываться нельзя. Это значило бы оскорбить вино и оскорбить Лоренцо, а ни вино, ни Лоренцо нельзя оскорблять. В такой день Лоренцо все разрешается. Женщины приподнимают юбки и обнажают ноги до колен, а иной раз и ляжки, и Лоренцо держит их за руки, и за плечи, и за талию. Если ноги красивые, сильные и крепкие, и бронзовые, и мускулистые, мужчины громко выражают свое одобрение, а женщины позволяют себе такие намёки, какие в другое время у них язык не повернулся бы произнести.

Лоренцо и одет иначе, чем наши мужчины. На нем очень узкие, как у тореадоров, штаны. Они доходят только до колен и обтягивают его словно перчатка, и это смущает женщин и даже кое-кого из мужчин, но, когда начинается танец, все забывают об этом. Грудь его едва прикрыта короткой курточкой, расшитой золотом и серебром, и руки и грудь у него, как кость, крепкие. Но люди смотрят главным образом на его лицо, на его глаза. Мало-помалу танец захватывает Лоренцо, он всецело подпадает под власть ритма и пляшет как одержимый, но только все соображает при этом. Кажется, будто он все видит и не видит ничего. Словом, он делается каким-то особенным, точно воспаряет над нами, — это признают все. Он становится как бы богом, богом маленьких городков, похожим и на козла, и на фавна, и на человека. Глядишь на него — и кажется, что силы его никогда не иссякнут и что он может плясать и плясать без конца, ибо в нашем представлении он уже не человек, а что-то вроде бога или зверя.

— Ты! — указует он, и из толпы выходит женщина; он хватает ее за запястья; сильные, смуглые, волосатые руки сжимают руки женщины, и оба начинают раскачиваться под музыку, медлительную, но не грустную, — то лицом к лицу, то бок о бок, увязая в винограде, и сок брызжет из-под их перепачканных виноградом ног.