Тайна семейного архива

– Наверное, ты права. Это только мы, русские, все тащим на всеобщее обозрение. Есть даже такая поговорка «На миру и смерть красна».

Кристель ничего не ответила. Несмотря на тряску, мучительное ощущение промозглого холода во всем теле и полную спутанность чувств, она пыталась как-нибудь нащупать конец ниточки, ухватившись за который можно было бы размотать клубок впечатлений. Вскоре за окнами стали все чаще мелькать огни маленьких городов, а затем полился ровный, неяркий свет ночного Петербурга. Только тогда Кристель рассмотрела везущего их человека: спокойный, с густой бородой, он напомнил ей одновременно Синюю бороду и директора ее бывшей гимназии Гроу. Не проронивший за всю дорогу ни единого слова, в городе он несколько оживился и неожиданно спросил:

– Немцы, значит?

Сандра буркнула в ответ что-то непонятное, но это не остановило шофера.

– К полицаихе каяться приехали, – не то спрашивая, не то утверждая, продолжал он. – Неужели за дело? Много она по нашим учреждениям нарассказывала, как вы там ее и били, и баландой раз в день кормили, и издевались вволю… Однако, добра-то навезла… Ну, да бог ей один судья…

Сандра молчала, и Кристель забеспокоилась.

– Что он говорит? Почему ты не переводишь?

– Так, всякую ерунду.

– Ты меня обманываешь, переведи, прошу тебя. Сандра, немного поколебавшись, пересказала ей все: и про сундуки добра, и про чуждую всем сельчанам какую-то прямо таки кулацкую манеру жить. А потом молчала до самой гостиницы.

– Так, завтра я жду тебя в полвосьмого внизу, в холле.

– Если можно, поднимись лучше ко мне, хорошо?

В номере Кристель с наслаждением, которого давно не испытывала от столь простого бытового действия, сбросила с себя всю насквозь мокрую одежду, так и оставшуюся лежать горкой на полу, и окунулась в горячую ванну. Стертые ноги болели, а гусиная кожа на всем теле не исчезала даже от теплой нежащей пены. В голове мелькали лишь обрывки мыслей, заслоняемые картинами виденного за день, и Кристель, привыкшая к комфортности мыслительного процесса, справедливо решила, что любой материал должен вылежаться, прежде чем он поддастся хотя бы какой-нибудь обработке. Она заставила себя просто отдаться неге чистоты и тепла, с наслаждением гладя свое упругое без единой морщинки тело, привычно массируя стройные икры, поджарые узкие ляжки, плоский и твердый, как камень, живот, круглые груди с торчащими даже в горячем пару сосками. Общение со своим телом, которое она любила и которому посвящала немало времени, понемногу успокоило Кристель и, прикрыв белые веки, она видела перед собой уже не узловатые руки и не унылые мокрые поля, а золотое тело Карлхайнца, несущее силу и наслаждение, а главное – непоколебимую уверенность в будущем…

Презирая будильники как подпорки для неорганизованных людей и приказав себе проснуться ровно в половине седьмого, Кристель, едва успев донести голову до подушки, мгновенно заснула.

Утром Сандра застала ее в полной растерянности: надеть кожаный костюм не было никакой возможности, а полусапожки и вовсе безвозвратно погибли.

– Я же предупреждала, – рассмеялась русская. – Но все поправимо. Тем более, погода сменилась, мороз… Держи. Держи-держи, это все равно мне дали там, у вас. – И она протянула Кристель пакет, в котором лежали короткая дубленая куртка, джинсы и зимние кроссовки. – Давай быстрее завтракай, и все-таки хотя бы немного на прощание пройдемся по городу. С автобусом я уже договорилась, нас подождут на Невском.

Перспектива идти по этому страшному городу, среди серых, неулыбающихся людей мало привлекала Кристель, но, понимая, что слишком многим обязана Сандре, она согласилась.

Улица неожиданно встретила ее пронзительно свежим запахом, который хотелось пить и бросать в лицо, как чистую горную воду. За одну ночь город неузнаваемо изменился и стал похож на старинную фотографию с ее неуловимыми тонкими переходами от черного к белому и обратно. Даже купола церквей были не золотыми, а матово-пепельными. Снег, падающий и тающий, жил своей таинственной жизнью.

– Пойдем же! Смотри! – крикнула Сандра и широко взмахнула рукой, обводя реку с мостами жестом единственной и полноправной хозяйки этого царственного сокровища.

Они шли и шли мимо оград, в которых скрывалась музыка, написанная нотами изысканных решеточных прутьев, временами откровенно рвавшаяся наружу буйным торжеством чугунных цветов; шли по перетекающим друг в друга площадям, бескрайним и гордым, но, благодаря мастерству градостроителей, не подавляющим, а возносящим идущего по ним человека; шли под гудящими арками, вдоль петляющей стылой воды, и на них взирали ангелы – не те лукавые дети Европы, а строгие лица в холодных вершинах колонн и шпилей. Зеленые, как ил, и белые, как пена, плыли в каналах дворцы, чтобы тут же смениться красновато-коричневым теплом кирпича, отдающего Голландией…