Тайна семьи Фронтенак

— Почему «нам»? Ив, мальчик мой, говори о себе… Да, я верю, что ты послан с вестью, что в тебе хранится некая тайна. А маме, а дяде Ксавье откуда это знать? Что же касается меня — боюсь, они правы: если стану профессором, буду толковать чужие мысли, и только… Лучшего, пожалуй, и не надо; это дело тысячу раз стоит того, чтоб посвятить ему жизнь, но…

Стоп выскочил из кустов и подбежал к ним, высунув язык: стало быть, Жозе где-то рядом. Ив обратился к измаранной грязью собаке, как к человеку:

— Что, старина, из болота вылез, да?

Вот и Жозе вышел из зарослей. Смеясь, показал пустой ягдташ. Все утро он бродил по болоту Тешуйер.

— И ничего! Все кулики улетали к чертям… Двух курочек водяных подстрелил, но достать не мог…

Утром он не побрился — на детских щеках чернела свежая щетина.

— Кажется, у Биуржи кабан залег.

Вечером дождь совсем перестал. Долго еще после ужина видел Ив, как при убывающем месяце ходят туда-сюда Жан-Луи вместе с дядей и матерью. Он вглядывался в эти три тени, уходившие вдаль по аллее, посыпанной гравием, — и вновь являвшиеся в лунном свете под соснами. Громче всех звучал дрожащий голос Бланш; иногда его перебивал высокий и резкий — Ксавье. Жан-Луи оставался безмолвен; Ив понимал, что он проиграл; он попался в эти тиски, обороняться не может… «Но меня они так не поймают…» И при том, распаляясь против своих, Ив знал в глубине души, что он — только он — был безумно привязан к детству. Лесной царь уж не звал его в свою неведомую страну — да и знакома уже была та страна! Вместо ветел, в которых звучал ужасный и страшный голос, в родных местах Фронтенаков росла ольха, и ветви ласково касались воды ручейка, чье имя только они и знали. Лесной царь не отрывает детей Фронтенаков от детства, а мешает им от него уйти; они погребены в своей мертвой жизни; он укрывает их дорогими воспоминаниями и перегнившими листьями.

— Побудьте с дядей вдвоем, — сказала Бланш сыну.

Она прошла совсем рядом с Ивом, не заметив его, а он на нее глядел. Луна освещала встревоженное лицо матери. Думая, что никого нет, она засунула руку под кофточку: ее беспокоила та железка… Уж сколько ей твердили, что это пустяк, — напрасно. Она щупала опухоль. Непременно надобно было, чтобы Жан-Луи, пока она еще жива, стал главой фирмы, хозяином своего состояния, покровителем младших. Она молилась о своих птенцах; ее воздетые к небу глаза видели, как Матерь Божия — Заступница Неотступная, чью лампаду она зажигала в соборе, простирает покров над детьми семьи Фронтенак.

— Послушай, мальчик мой, — говорил меж тем дядя Ксавье Жан-Луи, — буду говорить с тобой как мужчина с мужчиной. Я не исполнил своего долга перед вами: мне следовало занять в фирме место, опустевшее после твоего отца. Ты должен исправить мою вину. Нет-нет, не спорь… Скажешь, я был не обязан? Но в тебе довольно семейственного духа, чтобы понять: я дезертировал. Ты восстановишь цепь, которая порвалась из-за меня. Не так уж скучно руководить сильным домом, который может приютить твоих братьев, быть может — мужей твоих сестер, а там и ваших детей… Дюссоля мы постепенно выведем из дела… Это ничуть не помешает тебе быть в курсе всего происходящего. Образованность только поможет тебе. Я как раз читал статью в «Тан», где показано, что изучение латыни и греческого необходимо для образования крупных промышленников…

Жан-Луи не слушал его. Он знал, что побежден. Он и так в конце концов сложил бы оружие, но знал, какой довод в особенности одолел его: то были слова матери, только что сказанные: «Вместе с Дюссолем мы можем пригласить и семью Казавьей…» И тут же прибавила: «А когда ты отслужишь в армии, отчего бы тебе и не жениться, если будет охота…»

Теперь рядом с ним шел дядя Ксавье и пыхал сигарой. А когда-нибудь пойдет крепко сложенная девушка… Он мог бы жениться и до призыва, в двадцать один год. Года два с лишним подождать — и однажды вечером он по обычаю обойдет в сумерках парк Буриде вместе с Мадлен. И внезапно радость о свадьбе сотрясла его с головы до пят. Он часто дышал; он вдыхал ветер, пролетавший над дубами Леожа, охвативший белый в лунном свете дом и надувавший плотные занавески в комнате, где, может быть, не спала Мадлен.

XI

«А все авто от Фуйарона! Я доехал от Бордо за три часа — семьдесят километров — ни передышки…»

Гости госпожи Фронтенак окружили Артюра Дюссоля, который не успел еще снять серого пыльника. Шоферские очки он снял. Дюссоль улыбался, прикрыв глаза; Казавьей, наклонившись над машиной с опасливым почтением, гадал, какой бы задать вопрос.

— У нее эластичные шкивы, — сказал Дюссоль, а Казавьей отозвался:

— О да, последний крик!

— Самый последний. Я, знаете ли (тут Дюссоль тихонько засмеялся), ретроградом никогда не был.

— Еще бы — взять хоть ваши передвижные лесопилки… А какие данные у вашего авто?

— Еще совсем недавно, — поучал Дюссоль, — на колеса шла цепная трансмиссия. А теперь — просто эластичные шкивы.

— Изумительно, — сказал Казавьей. — Два эластичных шкива — и все?

— Еще, разумеется, между ними перемычка: приводная цепь. Представьте себе два конуса без сочленения…