Тайна серебряной вазы

Минуту-другую все трое смотрели на огонь – он облизывал круглые бока пергамента, который лежал неподвижно среди догорающих поленьев. Потом они заметили, что края начали медленно чернеть, и свиток стал уменьшаться. Легкое потрескиванье и странный запах сопровождали уничтожение документа, с такими опасностями доставленного в Ливадийский дворец. Когда черные края сомкнулись, где-то посередине того, что называлось еще недавно свитком и сохраняло свою форму даже в обугленном виде, на мгновение вспыхнул маленький фиолетовый язычок пламени, и наступила полная тишина.

– Вот и все, Ники, – голос Александры Федоровны стал безмятежно-спокойным, – отправим в огонь и то, что писал безумный монах Авель.

Николай протянул жене листок, недавно изъятый из серебряной вазы, и она бросила его в камин.

– Тобой еще будут гордиться твои потомки, – Александра Федоровна надменно выпрямилась. – Ты поблагодарил господина Пановского?

Шеф сверхсекретного бюро вздрогнул и нерешительно улыбнулся.

– Конечно, дорогая, – ответил ей Николай, – господин Пановский сегодня отобедает с нами. Пусть он подумает, что бы ему хотелось получить в качестве награды. Как он решит – так и будет. Земли, капитал, должность, орден? А на память о нашей встрече пусть останется у него та серебряная ваза.

Николай поднял со стола вазу и протянул ее обескураженному Пановскому.

Шеф сверхсекретного бюро принял царский подарок, хотел было разомкнуть пересохшие губы и поблагодарить венценосную пару, но Николай и Александра уже удалялись в распахнувшихся дубовых дверях кабинета.

Глава 23

Пароход «Александр», два дня назад отчаливший от пристани на Калашниковской набережной Петербурга, приближался к Благозерскому архипелагу. На его палубе в толпе паломников-богомольцев стояли Мария Николаевна Муромцева и Клим Кириллович Коровкин. Мария Николаевна, в которой за последние полгода произошли разительные перемены, выглядела уже не розовой гимназисткой, строгой серьезной барышней. Она, кажется, стала выше ростом, детская припухлость и мягкость черт сменились четкостью линий и пугающей бескровностью. Доктор Коровкин связывал столь явные, беспокоящие его перемены, с необычным течением январской инфлюэнцы и физиологическими процессами взросления. Какая-то невидимая внешнему взгляду работа совершалась и в Муриной душе.

Поездка всколыхнула в докторе Коровкине полузабытые воспоминания.

После святочных дней опасения как-то незаметно рассеялись, будто никогда их и не было. Тайна березового полена, найденного вместо младенца в раскопанной могиле, – о чем Клим Кириллович рассказал близким ему людям, – расстроила Полину Тихоновну, обсуждалась в семье Муромцевых, но никаких разумных объяснений никто предложить не мог. Только Мура упорно молчала, как будто знала что-то, чем не хотела делиться с другими.

Последним штрихом нелепейшей истории стала поездка с барышнями Муромцевыми на встречу Государя Императора, возвращавшегося из Крыма. Обе хотели непременно увидеть царя Николая. Зачем? Что хотела узнать Мура? Сам он, не отличавшийся ненужным обывательским любопытством, лелеял надежду увидеть в окружении Государя человека с чрезвычайными полномочиями, чтобы хоть как-то объяснить события, которые казались ему абсурдными. Но Пановского он не заметил.

Зато в толпе столкнулся со следователем Вирховым и его элегантным приятелем, королем петербургских сыщиков Карлом Фрейбергом.

На шутливый вопрос доктора, помог ли аналитический метод российского Шерлока Холмса в разгадке тайны князя Ордынского, Карл Альбертович досадливо поморщился и сказал, что тот больше не имеет прав на королевский трон.

– Помнится, вы утверждали, что господин Пановский будет непременно обманут, поскольку его противник чрезвычайно хитроумен и опытен, – напомнил доктор Фрейбергу.

– Догадка, догадка... Ее нельзя подтвердить, но нельзя и опровергнуть, – вздохнул развенчанный король.

Мура внимательно прислушивалась к разговору, ее брови нервно подрагивали, но и тут она не произнесла ни слова.

Потом они смотрели издалека на процессию и с каким-то странным чувством отмечали улыбчивость Государя, его нежное обхождение с супругой и девочками, его теплые рукопожатия с приближенными... Вся картина дышала миром и спокойствием.

С той встречи минуло почти полгода, и ни Клим Кириллович, ни Муромцевы больше не возвращались к тем событиям.

Мура, казалось, совсем потеряла к ним интерес. А доктору даже показалось, что она стала относиться к нему холоднее, чем прежде. Во всяком случае, она ни разу не выразила желания поехать в его обществе на концерт, куда он сопровождал Брунгильду. Поэтому он несказанно удивился, когда однажды вечером Елизавета Викентьевна обратилась к нему с просьбой – не согласится ли он сопровождать Муру в Благозерск?

Доктор Коровкин испытывал странное чувство оттого, что он зачем-то второй день плывет на пароходике к монастырю и разговаривает с Мурой о каких-то пустяках. Майское солнышко припекало, но волны ощутимо трепали суденышко, а от встречавшихся льдин веяло пронизывающим холодом.