Тайна Шампольона

Игры и гонки на реке следовали одна за другой. Наши люди заключали пари. Город буквально купался в счастье, и в этот день, благодаря Нилу, мне показалось, что эта восточная купальня вполне могла бы преуспеть. Нил отмывал наши разногласия. Мы все оказались в этой воде. Мы в ней слились.

Увы, надежда эта прожила недолго. Измена всегда приходит вслед за любовью. В октябре 1798 года в Каире вспыхнуло восстание. Подчинение оказалось лишь притворством. Нас укачала мягкость Нила. И тогда огонь вытеснил воду.

Это испытание было очень грозным. С минаретов муэдзины призывали верующих к объявлению священной войны. 21 октября толпа бросилась на нас, не щадя никого, даже ученых. Как противиться этой массе, которая сама не могла содержать собственные силы? Они толкались, заводились и отдавали себя на волю слепого коллективного безумия. Все стало возможным, все человеческое исчезло. Руки поднялись, вооруженные саблями и ножами. Они указывали на свою добычу. Добычей сей были мы. Началась охота. Толпа подступила к дверям домов, которые мы занимали, она резала наших людей, разрушала, жгла наши вещи. Много инструментов и немалое количество наших докладов, рисунков и исследований было уничтожено. Тестевюид,[86] главный инженер-географ, был убит прямо на улице; чертежник Дюперрэ погиб в бою, а Каффарелли только чудом ускользнул от смерти. Ученым раздали оружие и боеприпасы, чтобы те могли защищать Институт Египта, но соотношение сил явно складывалось не в нашу пользу. Наше жалкое войско было организовано кое-как, а некоторые молодые вообще не умели стрелять.

Улицы походили на людские реки, но теперь эти реки грохотали и кричали. Мы стреляли в волны голов в пестрых тюрбанах, перезаряжали, стреляли еще и еще раз. Тела падали на землю. Их затаптывали. Образовывалась дыра; толпа тут же ее поглощала. На углу появился отряд драгун и дал залп. Толпа отпрянула, завыла и вновь двинулась вперед. Драгуны дали еще один залп и умчались изгонять восставших из мечети Аль-Азхар, где имамы и муллы разжигали фанатизм толпы.

Бонапарт, уехавший в разведку, возвратился в Каир, как только его оповестили о восстании. Он собрал войска вокруг ограды мечети и организовал отпор. Резню — так будет правильнее сказать. Ядра били по камням, гренадеры преодолевали заграждения мятежников, штыками прокладывая себе путь. Кровь ручьями текла по двору мечети. Канавы, окружавшие ее, были наполнены кровью доверху. Энергия безумной реки ненависти постепенно иссякала. Отовсюду неслись мольбы о пощаде. Бонапарт отвечал, что надо покончить с тем, что начал не он. И тогда вмешались небеса.

Буря обрушилась на Каир, и ближе к вечеру великолепный раскат грома оглушил город и поверг каирцев в ужас. Понеслись слухи, что это Магомет явился к султану Эль-Кебиру.

И сказал ему: «Ты будешь победителем. Но если не проявишь благородство после победы, я отвернусь от тебя». Главнокомандующий все же обезглавил несколько повстанцев, которые были замечены в убийствах раненых. Затем приказал восстановить мир. Увы, если он еще и надеялся на гармонию с Египтом, подобное великодушие не нашло понимания внутри его собственного лагеря.

После этих событий ученые, ошарашенные и обозленные, собрались в Институте Египта, где каждый пытался узнать, что пришлось перенести его товарищам. Фарос Ле Жансем только и говорил, что о своих военных подвигах. Он бросился в мечеть Аль-Азхар и спас от уничтожения несколько рукописей и текст Корана, написанный на шкуре верблюда. Он даже вынужден был сражаться с французами, пьяными от бешенства, которые думали только о том, как бы попортить ценные документы, которыми изобиловала мечеть.

Гарем Хасана Кашефа, расположенный в квартале Наср, использовался как место для собраний. Это была только часть Института Египта, состоявшая из четырех дворцов, что соперничали друг с другом по красоте и блеску. Свет в них пробивался сквозь узкие отверстия, пробитые в известковых стенах, а в комнатах находились бассейны, которые до бесконечности отражали в себе красоту замысловато отделанных потолков. Проникнув в эти дворцы, можно было найти богатые украшения из золота, серебра и мрамора, отчеканенные на стенах мастерами, одно терпение которых уже можно считать искусством. Дальше все зависело от воображения. Иногда вдруг начинало казаться, что слышишь тихие шаги слуг, или сладкий смех женщин гарема, или певучие молитвы рабов. То была идеальная гавань для ученых — в ней нас переполняла гордость, она успокаивала нас мудростью, коя здесь являлась сама собой.