Тайна Шампольона

Противники расшифровки были правы в одном. Никакие прошлые попытки не увенчались успехом. В XVII веке немецкий иезуит Атанасиус Кирхер[162] уже было поверил в успех, предположив, что коптский язык стал эволюцией древнего языка египетского народа. Но имели ли иероглифы отношение к разговорному языку египтян? Если да, коптский мог привести к египетскому, а затем к письменности фараонов.

Но Кирхер думал также, что иероглифы выражали понятия философского или священного порядка. Таким образом, он опасался, что нет никакой связи между «простонародным» египетским, который использовался в повседневной жизни смертных, и письменностью фараонов. Когда был обнаружен Розеттский камень, то есть через полтора века после исследований Кирхера, стало наконец ясно, что имеется связь между коптским языком и иероглифическим египетским, а также иератическим и демотическим[163] (эти два скорописных письма произошли от иероглифов). Общий «язык» был прекрасным достижением, тем более что коптский применялся в христианстве. Достаточно ли этого, чтобы сделать заключение о существовании алфавита, ключа для перевода? В то время как мы сражались в Александрии с Гамильтоном за Розеттский камень, в Париже изучали копии и исследовали знаки, образующие имена правителей. Выделили слово P.T. O. L. E. M. E. E. Но Птолемей оставался нем… Если египетская иероглифика была символическим и священным языком (такова была гипотеза Фароса, исходившего из корней этого слова[164]), надо было кончать с призывами и переходить к более серьезным работам. Греческий перевод текста, приведенного на камне, стал, таким образом, излюбленной целью парижских лингвистов. Никто не хотел рисковать и потерпеть неудачу. Но по мере продвижения перевода становилось ясно, что египетский не является точной версией греческой части текста. Итак, ключ покрыт ржавчиной, а кроме того, возможно, он еще и не от той двери. Никакой «слесарь» тут бы не помог.

— Саси собирается отказаться, — сообщил нам Морган. — Он слишком занят другими делами, и зачем ему искать то, что он считает невозможным найти? Этот человек слишком умен…

Оставалось только построить теорию, чтобы оправдать этот отказ: должен ли ученый расходовать время на работу, заранее обреченную на провал? Все исследователи имеют интеллектуальные качества, но лишь наиболее великие обладают моральными достоинствами, присущими их профессии. Среди них доминирует скромность. Можно ли представить, чтобы ученый сказал: «Я пустился в бесполезное дело.

Таким образом, я прошел мимо моего призвания. Я растратил силы и не нашел ничего хорошего»? Ему было чем заняться, помимо письменности Древнего Египта. Саси оставлял другим — например, шведскому ученому Окербладу[165] или грозной команде англичанина Юнга — поиски несуществующей связи между греческим или коптским языками и иероглифами…

— Невозможно! Как бы это ни было очевидно… но ученый должен доказать! — Вино воодушевило нашего удивительного Фароса. — Саси должен дать формальное доказательство, что Розеттский камень не позволяет расшифровать иероглифы, а если он довольствуется утверждением без доказательств, я буду выступать за то, чтобы свалить его с кафедры!

Он так нервничал, будто сам испытывал судьбу, которая грозила известному лингвисту.

Морган вскочил.

— Терпение, — сказал он Фаросу. — Саси — очень влиятельный человек. Нужно его умаслить.

— Или напасть с тыла, — добавил я, помогая Фаросу.

— Что ты хочешь этим сказать? — прошептал тот, поудобнее устраиваясь за столом.

— Саси, без сомнения, не является дешифровщиком, но он прославленный ученый, известный за пределами Франции.

Мы знаем, что есть швед Окерблад. В других местах, без сомнения, и другие тайно работают над той же проблемой. Чтобы их контролировать, давайте сообщим, что Саси — идеальный арбитр в области расшифровки. Что все тезисы, все версии, которые будут получены, должны подвергнуться суду этого известнейшего лингвиста. Такой мандат почетен, и он спасает его от ловушки, в которую он попал: он снова включится в работу, поскольку это интересно и никак не сможет ему навредить. Это же главное?..

Фарос подпрыгнул:

— Если он сам не является дешифровщиком, возможно, он сможет его найти…

— И если мы будем рядом с Саси, мы будем первыми, кто об этом узнает…

— Ты прав, Орфей, — согласился Фарос. — Надо оставить Саси на его кафедре.

Так незаметно ночь подошла к концу. На следующий день мы снова пустились в путь. Фарос стонал. От ухабов у него трещала голова. Мы возвращались в Париж, имея план и проект: сближение с Саси и выпуск «Описания». Таким образом, мы вновь занимались тем, что имело отношение к Египту. Цель этой программы заключалась в том, чтобы мы снова начали работать. С другой стороны, результат ее был сомнителен… Дешифровщика не могли найти ни среди ученых, побывавших в Египте, ни среди лингвистов из Коллеж де Франс.

Но он существовал. Он чудесным образом явился нам в условиях, которые я собираюсь описать ниже.