Тайна Шампольона

Но эти чудесные моменты, о которых я столько раз потом вспоминал, сопровождались и весьма противоречивыми эмоциями. Это счастье, о котором я мечтал в Каире, вдруг показалось мне каким-то чужим; столь далеким от сухого и строгого Египта и от его богатого и мятежного Нила, к которым я так привязался. Я снова увидел его смелых людей, и то, о чем рассказывал Морган, лишь разожгло мою тревогу. В Египте порядок вещей был прост. Были они, и были мы. Пустыня и река. Жара дня и холод ночи. Жизнь и смерть. И слишком мало места для всего, что посередине. Во Франции же, наоборот, все было пресно. Политический строй и имена его представителей, план, управляемый амбициями Бонапарта: республика без народа. За три года здесь родился совсем иной мир. Преддверие Империи. Мне был тридцать один год, а это возраст, в котором уже близки к осуществлению многие жизненные планы. Мой же, как утверждал Морган, состоял в том, чтобы разгадать тайну письменности фараонов. Но и здесь цель словно расплывалась миражом.

— Страсть к Египту не стала безумием, — объяснил Морган. — Многие хотели овладеть тайнами этой страны. Но вы наконец вернулись. И теперь у нас есть преимущество.

— Что он еще говорит о расшифровке? — вяло спросил Фарос. Щеки его раскраснелись — подействовало вино.

— Для начала Бонапарт утвердил решение, принятое Клебером незадолго до смерти, по поводу «Описания Египта».

Орфей, я знаю, как это важно для тебя. Дело сделано. Мы отредактируем гору текстов и рисунков о чудесах Египта.

— Это работа на годы, — вздохнул Фарос.

Это будет продолжением работы энциклопедистов.

Смелее, друзья мои! Я чувствую, что вы сникли. Нектар хозяина гостиницы оказался слишком сладок для вас?

— «Описание Египта» тоже используют во славу Первого консула? — спросил я.

— Началось, — прошептал Фарос, и взгляд его потух.

— Ты это проконтролируешь, — сказал Морган. — Поскольку именно ты напишешь предисловие. Бонапарту нравится эта идея. Ты доволен, Орфей?

Наконец-то — хорошая новость. Но она была не единственной… Морган не торопился выдавать все. То, что он сообщил мне позже, будет иметь громадные последствия для расшифровки в 1801 году. Очень скоро я об этом расскажу. Теперь же мы обсуждали «Описание», и к нам возвращались силы. Мы горели желанием это осуществить. Я согласился тотчас. Начал составлять список, называя тех, кого следовало привлечь к работе. Художник Редутэ, геолог Розьер,[160] Жоллуа, Жакотен — по картам, Жирар — по сельскому хозяйству, Терраж — по древностям… Все возвращалось, мы вновь были вместе. Морган нежно улыбался. Он больше не отводил взгляда. Он хотел понемногу вернуть меня и в этом преуспевал…

— Надо начинать побыстрее, — сказал он, когда мы определились с именами. — Виван Денон воспользовался своим возвращением раньше других, опубликовал труд о своих приключениях, который имеет теперь большой успех. Кроме того, «Описание» поможет нам продолжить нашу работу. Мы получим доступ к документам, касающимся иероглифов, и будем знать, кто еще этим интересуется…

— Вот превосходное средство подпитывать наше расследование.

Фарос обеспокоенно глянул через плечо. Шпиономания возобновлялась… Он прошептал:

— Вроде бы место надежное. Я настаиваю, чтобы ты еще рассказал нам о расшифровке… Возможно ли, чтобы ничего не продвинулось?

Морган рассказал нам, что члены Парижского института набросились на копии, привезенные Дюгуа, в надежде первым сделать открытие, и многие объявили себя экспертами.

Началось форменное сражение, но талантом дешифровщика не обладал никто. Реми Рэж, востоковед, который помогал Фаросу копировать Розеттский камень, выставил свою кандидатуру. В Египте он уже предпринимал подобные попытки.

И не продвинулся ни на шаг. В Париже министр Шапталь пригласил Саси заняться этим вопросом. И лингвист не смог отказаться…

Саси был столь же некрасив, сколь умен. Тонкий, хитрый и влиятельный человек, этот известный профессор из Коллож де Франс[161] имел реальную власть над парижскими умами.

С каждым его словом считались. Его выпученные бегающие глазки не могли отвлечь внимания от толстого носа. Его подбородок буквально тонул в жирной шее, а голову венчала густая и жирная шевелюра. И как только этот человечек, подстриженный словно серпом, смог подняться так высоко? Его серьезность, его строгость и отказ погружаться в водовороты политики сделали его незаменимым. Он ни от кого не зависел, но был связан со всеми. Саси был судьей в спорах, спокойно сидя в своей башне из слоновой кости, надежность коей, казалось, могла противостоять любым испытаниям. Стоило Саси чихнуть, как вся наука заболевала. Итак, он сомневался в возможности расшифровать иероглифы. Последствия этого, невероятные для нас, проявились тут же.