Тайна сибирской платформы

Добравшись до Вилюя, Тарелкин стал менять у тамошних якутов меха, чтобы составить оборотный капитал. Однажды, сидя в юрте одного охотника, Тарелкин заметил, что среди нескольких речных камней, лежащих перед иконой, один выделяется сильным блеском. Очевидно, Тарелкин когда-то учился в гимназии и читал газеты, в которых в то время много писали об опытах получения алмаза из графита. Сопоставив имевшиеся у него сведения о Вилюйской графитной экспедиции с ярким блеском камня, купец пришел к выводу, что напал на алмазное месторождение.

Осторожно, чтобы не открыть своей догадки перед хозяином юрты, Тарелкин стал расспрашивать якута о том, где он нашел такой забавный камень. Охотник рассказал купцу, что однажды летом в солнечную погоду он шел по берегу Вилюя и вдруг заметил в воде луч света, идущий со дна к поверхности. Подойдя ближе, охотник увидел, что луч исходит из лежащего на дне камня. Он вынул камень из воды — луч потух. Снова опустил в воду — луч снова вспыхнул. Тогда охотник решил взять замечательный камень с собой и показать его жене. С тех пор он и лежит в юрте, перед иконой.

Купец выменял камень у якута за четверть водки и куль муки. Он так укрепился в своей мысли, что открыл алмазное месторождение, что тут же изменил своим замыслам о карандашной фабрике и отправился обратно в Иркутск. В городе он как бы ненароком показал камень знакомому учителю химии, сказав ему, что вот, мол, купил алмаз, да сомневается, не обманули ли его. Учитель химии показал камень каким-то студентам, и те подтвердили, что это действительно алмаз.

Всю зиму, не выдавая никому своей тайны, купчина готовил новую экспедицию. Он действовал смело и решительно, вложив весь свой капитал в снаряжение и обменные товары: спирт, топоры, гвозди, ружья, патроны и т. д. С наступлением лета Тарелкин снова оказался на берегу Вилюя и стал выменивать блестящие камни на привезенные товары. Быстро спустив все вьюки, предприимчивый купец пустился в обратный путь. С собой он вез несколько килограммов блестящих камней, которые он сам оценивал в три миллиона рублей.

В Иркутске Тарелкин выбрал два самых больших и красивых кристалла и понес их к ювелиру. Когда тот услышал цену, которую просил купец за свои «алмазы», он рассмеялся и сказал, что оба камня не что иное, как самые обыкновенные булыжники. Испуганный Тарелкин привез к ювелиру на извозчике все свои блестящие камни и сказал ему, что возьмет его в половинную долю, если тот найдет среди них хоть один алмаз. Однако все усилия заинтересованного ювелира были тщетны — ни одного алмаза не оказалось.

Убитый горем, разоренный и уже полусумасшедший, Тарелкин отправился на Ангару, высыпал в воду все свои «сокровища» и прыгнул вслед за ними сам…».

Я читал бумаги Павла Ивановича Лугова несколько дней. Иногда одну страницу приходилось расшифровывать целый час — так неразборчивы были строки, написанные много десятилетий назад. Наверное, этим и объяснялось то, что они так долго не привлекали ничьего внимания.

Главной в этих бумагах была, конечно, толстая клеенчатая тетрадь. Она начиналась с двух сторон: с одной стороны шел африканский дневник, с другой — записи после возвращения в Россию. Кроме тетради, в старой папке были еще письма Лугова к невесте и в Горный департамент. Павел Иванович просил департамент послать на сибирский север — на Таймыр, на Чукотку, в Якутию, на Колыму — разведочные экспедиции. На основании личных наблюдений, рассказов местных жителей, общих геологических закономерностей бывший доцент Петербургского университета Лугов упорно доказывал, что в этих районах возможно залегание богатых алмазных россыпей. Он приводил высказывание академика Еремеева об алмазе, найденном на Урале, но принесенном туда, по свидетельству ученого, якобы из других мест, а именно — с востока, он цитировал рассказ о купце Тарелкине и выдержки из сообщения «Вестника Географического общества» о Вилюйской графитной экспедиции.

Но из Петербурга приходили только отрицательные ответы. Причем все письма Лугова пересылались из департамента обратно в Якутию, на адрес якутской губернской канцелярии с коротенькими приписками чиновников департамента примерно такого содержания: «Дело сие хлопотное и накладное. Полагаться в оном на заключения ссыльнопоселенца было бы нелепо, а равно легкомысленно. Посему: в ходатайстве отказать по причине отсутствия надобности в предмете поисков». И уже с такой сопроводительной запиской письма шли из Якутска в Нюрбу.

В 1916 году Павел Иванович обратился в губернскую жандармерию с просьбой разрешить ему с якутом-рабочим пройти в летние месяцы легким маршрутом до устья притока Вилюя — реки Мархи. Оставшийся неизвестным жандармский начальник наложил на эту просьбу размашистую резолюцию: «Хитришь, дядя. Хочешь стрекача задать под мудреным предлогом. Не выйдет, дураков нет».

В толстой тетради на последней странице, помеченной 1919 годом, неверной, дрожащей рукой была сделана, очевидно, последняя в жизни запись геолога Лугова:

«…Близок мой час. Жизнь ненужная, тяготившая, наконец, уходит. Я уже не встаю.