Тайна силиконовой души

– Какой ужас, – пробасила Светка. – Бедная ты моя. Бедный Са-а-шка.

Люша поняла, что подружка сейчас начнет рыдать, как это теперь у нее повелось, и резко пресекла истерику:

– Есть у тебя телефон Быстрова?

– Следователь у матушки. Сама его караулю. Делаю вид, что дорожку мету. Только он на пороге появится, я все ему расскажу, и мы тебе перезвоним. Обязательно, Люшенька!

– «Мы» звучит многообещающе, – хохотнула Шатова.

– Она еще и смеется. Вот характер! – смущенно-потрясенная Светка дала отбой.

Игуменья Никанора потчевала Сергея Георгиевича чаем со сливками. Сама, по случаю постной среды, пила чай с сушеной малиной. Уставшее, отечное лицо настоятельницы выражало смиренную тоску.

– Скажите, Сергей Георгиевич, вы всерьез подозреваете отца Иова в краже и убийстве? – спросила монахиня, когда они покончили с протокольным знакомством. До пострига мать Никанора была Наталией Константиновной. Фамилия – Чижова, пятьдесят девять лет. Быстров отметил, что настоятельница выглядит едва ли не на десять лет старше.

– Ну, улик для категоричных выводов маловато. А личное впечатление, не знаю что и сказать.

– В воспитательных целях его б и на месяц можно запереть с зэками, – у матушки гневно сверкнули глаза. – Представляю, какое впечатление у вас теперь о монашествующих. Впрочем, в девяностые годы такая нужда была в священниках, что постригали и рукополагали без особого разбора. На глазок, – матушка прищурила один глаз, а другим грозно пронзила следователя, будто демонстрируя, как отбирали двадцать лет назад священников.

– Оттого и драмы эти. Сейчас-то в послушниках года три-четыре походишь, и вся прекраснодушная романтика выветрится. А уж иные мотивы и вовсе отпадут. Впрочем, во все времена существовали попы-расстриги, – игуменья устало махнула рукой. – Так какие у вас ко мне вопросы? – Никанора перешла на сухой тон.

– Да-да… – Быстров вооружился ручкой. – Матушка, не заметили вы что-то необычное двадцатого, в день кражи? Ведь если вы большую часть времени находились в корпусе, то могли случайно…

– Я думаю об этом день и ночь. И вот что хочу вам сказать, Сергей Георгиевич: время кражи – с точностью до минуты – шестнадцать тридцать.

– Откуда такой вывод? – Быстров напрягся.

– У меня обостренный слух. Это даже мешает частенько. Могу не заснуть из-за ерунды, например, звуки шагов на сестринском этаже. Около половины пятого, перед вечерней службой, я вышла из кельи и услышала очень характерный звук – хлопок и писк. Так у нас закрывается дверь в бухгалтерию. Что-то с петлями. Уж мать Евгения смазывала, да толку чуть. По словам Феодора, ну, нашего Дорофеича, нужно выравнивать дверь, где-то там подтачивать и перевешивать. Но я боюсь, что после вмешательства сторожа бухгалтерия останется вообще без двери, потому и не спешу с этим. Услышав хлопок и писк, я крикнула: «Мать Евгения!» Но никто мне не ответил. Я посмотрела на часы – было шестнадцать тридцать одна. Про дверь я тотчас забыла, а сейчас вот ручаюсь, что кто-то входил или выходил из бухгалтерии. КТО-ТО! Евгения примчалась бы на мой зов непременно. Про убийства, – матушка перекрестилась, – совсем ничего сказать не могу. Просто руки опускаются, но никаких фактов. Ничего. Единственное, что вспоминается странного, так это мелкие пропажи у некоторых сестер в последнее время.

– То есть?

– Может, и вправду какой-то клептоман разохотился, и тарелки с носовыми платками его не удовлетворяли больше. Позарился на миллионы? – матушка устало оперлась подбородком на руки, сцепленные в замок и прикрыла глаза.

– Я вижу, вы устали, матушка, но задержу вас еще немного – это важная информация. Расскажите, у кого, что и когда пропадало?

– Ну, все случаи не упомню, а может, о каких-то просто не знаю.

– То, что помните.

– У матери Нины часы пропали. Это было около месяца назад. Собственно, с них и началось. Я подарила Нине на Пасху очень приличные часы: у нее были совсем истертые, старенькие. И через несколько дней, смотрю – она опять в своих паршивеньких. Призналась, что потеряла подарок. А потом новость: у Евгении пустой кошелек исчез. Именно пустой! Деньги на тумбочке, мелочь какая-то. А кошелька нет.

– О-очень интересно, – следователь, будто гончая, взявшая след, подобрался.

– У матери Евстратии носовые платки пропали, драные и старые. Кому понадобились? У нашей толстухи матери Ники – ложка и чашка из кельи. Сестры над ней хохотали. Ангел, мол, забрал, чтоб ночами не трескала. У Татьяны и Алевтины телефоны. У меня, кстати, четки исчезли. Четок у меня много, но одних, нитяных, что-то не могу найти. Думала, у сестры родной в М-ском монастыре оставила, когда ездила туда. Беспамятная стала. – Матушка махнула рукой.

– Да что ж вы сразу мне про кражи не рассказали, матушка? – Быстров досадливо попенял игуменье. – Тут налицо серийные кражи.