Тайна смерти Горького: документы, факты, версии

Можно предположить, что Горький заболел, заразившись от внучек. Младшая, Дарья, продолжала болеть на даче. Из записей Кошенкова ясно, что за течением болезни внимательно следили. Чекист, бывший сотрудник журнала «Наши достижения», Кошенков работал комендантом в доме на Малой Никитской и ежедневно записывал все, что происходило. Будучи связным между Горками-10, где умирал писатель, и остальным миром, комендант фиксировал не только факты, но и детали специфической атмосферы, которая окружала семью Пешковых. Это была атмосфера «золотой клетки», в которой под постоянным наблюдением никто не чувствовал себя свободно. Кто управлял событиями за кулисами, Кошенков и окружавшие его люди не знали, но безошибочно чувствовали присутствие чьей-то злой воли.

За ходом болезни не просто следили. Был определенный круг лиц, заранее уверенных в летальном исходе и даже знающих дату неизбежной смерти. Иначе как объяснить зловещие бюллетени в газетах, печатавшиеся с 6 июня (от Горького их скрывали), и телефонные звонки с соболезнованием о кончине, которая, по-видимому, должна была наступить 8 июня. В воспоминаниях Кошенкова зафиксировано несколько фактов, вызывающих по меньшей мере недоумение: 3 июня архив писателя был вывезен из дома на Малой Никитской, 6. Коменданта удалили на несколько часов, чтобы он не позвонил в Горки и не поинтересовался, делается ли это с разрешения Алексея Максимовича. Телефон 2—88–60, как выяснилось впоследствии, был неисправен с 31 мая до 8 июня, а комендант даже не догадывался об этом. Кошенков не рискнул спросить, куда увозят бумаги, подозревая, что это делается по распоряжению Ягоды, но предположил, что Горький тяжело заболел. Между тем изъятие архива означало лишь одно: хозяин больше в этот дом не вернется.

Болезнь Горького развивалась стремительно: первоначальный диагноз «грипп и бронхопневмония» осложнился впоследствии явлениями сердечной недостаточности. К летальному исходу привело сильное кровотечение, которое вызвало отек легких и паралич сердца. В клиническом диагнозе и медицинском заключении о смерти говорится также о тяжелой инфекции и связанной с ней инфекционной нефропатии. Совершенно ясно, что в доме была какая-то инфекция. Название ей дали, когда один за другим стали заболевать служащие в Горках-10: комендант, жена коменданта, повар, горничные. К 17 июня на даче болело уже семь человек. По словам Кошенкова, всех больных вывезли в Москву с одинаковым диагнозом – ангина, который поставила врач кремлевской больницы М. А. Введенская, лечившая девочек. Их держали в изоляторе НКВД, не хотели выписывать бюллетени, не разрешали никуда выходить, а коменданту велели после них продезинфицировать сиденья в машине.

С утра 6 июня телефон на Никитской не умолкал. Кошенкову приходилось отвечать на вопросы, странно сформулированные: «Что, Алексею Максимовичу не хуже еще?», «Что в Горках, не хуже?» Несколько раз звонил взволнованный Бухарин, говоря: «Куда направлять телеграмму: в Форос или вам, по московскому адресу?», а потом объяснил: «Нам сообщили в редакцию, что конец печален. Умер Алексей Максимович» [164]. Такое же сообщение пришло в редакцию «Крестьянской газеты». Кошенков недоумевает: «Сегодня по телефону третьи спрашивают: “Когда скончался Алексей Максимович?”» Много телеграмм из Харькова – одинаковые по содержанию текста: «Сочувствуем и разделяем с семьею потерю близкого, родного Алексея Максимовича» [165].

Резкое ухудшение действительно наступило 8 июня: Горький умирал. Состоялся очередной консилиум, причем врачи так и не пришли к общему мнению. Из Горок сообщили: «Точного диагноза болезни никто не дает» [166]. Когда надежды не было никакой и врачи ушли вниз, медсестра О. Д. Черткова ввела больному 20 кубиков камфары, и он начал оживать. В это время сообщили, что умирающего приехали навестить И. Сталин, К. Ворошилов и В. Молотов. Горький разговаривал с вождями как здоровый, просил решить вопрос о дешевом издании «Истории Гражданской войны». Сталин потребовал принести шампанского, чтобы выпить за здоровье Горького. О. Д. Черткова пишет: «В дверях в кабинет он спросил Крючкова: «А кто это сидит рядом с А.М. в черном? Монашка, что ли?» Крючков разъяснил, что это М<ария> И<гнатьевна>. «Свечки только в руках не хватает», – сказал Сталин. А про меня спросил: кто такая? Крючков объяснил, что я за А.М. ухаживаю. «Всех отсюда вон, – сказал С<тал>ин, – кроме этой, в белом (я была в белом халате), что за ним ухаживает». Принесли шампанское. Они чокнулись с А.М. «Вам, пожалуй, лучше не пить», – сказал С<тали>н А. М-чу. Тот только пригубил. В столовой С<талин> увидел Генриха. «А этот зачем здесь болтается? Чтобы его здесь не было. Ты мне за все отвечаешь головой», – сказал он К<рючко>ву. Генриха он не любил» [167].