Тайна смуты

Не больно туги вышли переговоры Сапеги с Рожинским. Хоть Рожинский и был князь, и кровью из буйных козаков, зато Сапега был поумнее. Он решил ещё поднабрать сил, а пока согласился взять вершки, уступив Рожинскому, на первый взгляд, куда более сытные корешки. Говоря прямо, Рожинскому оставалась Москва с южными её пределами, а Сапеге – север Руси. На том и воздвиг Сапега свой дальний расчёт: потихоньку затянуть на себя меховые пути с севера и востока Руси. Он, учившийся в университетах, историю знал, помнил, что великий князь и первый кесарь Московский Иоанн Васильевич всю свою воинскую силу на барыш от мехов держал… Одним словом, видел Ян Пётр Сапега себя будущим царём Московским.

Оба – и Рожинский, и Сапега – не ведали только, что жить им остаётся в очерёд два да три годика, что оба в Московской земле и скончаваются да и постыдно как-то лягут – не в боях, а то ли от каких смутных недугов, то ли от отрав…

Однако ж пока был их день и их неделя. Заключив договор и по-дружески обменявшись саблями, довольные, оба запили. И теперь пред дверьми царёвыми даже учреждали друг перед другом шляхетский политес, готовые друг друга пропустить вперёд. Тут и замешкали ещё немного на руку царю, царице и тайному вестнику от Ивана Заруцкого. Наконец, посчитались годами, и сам князь и гетман Рожинский соблаговолил пропустить вперёд не князя, но ротмистра Сапегу, превзошедшего шестью годами своего союзника.

Сапега в той светлице царёвой раньше не бывал – русский царь тушинский сам приходил в шатры на разговоры-переговоры. Попав в нее, Сапега и царя-то не заметил и на всяческие приветствия и книксены царицы внимания не обратил. Ценитель и собиратель всяких диковинных вещиц, он тотчас принялся водить жалом взора по полкам и комодам. И замер его взор на золотой чаше, даре какого-то давнишнего русского князя какому-то монастырю, недавно разнесённому козаками, кои и преподнесли чашу царю Дмитрею.

– Бяры. Дару табе, вяльможны ротмістр і каштэлян Киевский[33], – тотчас важно откликнулся из своего тронного, безопасного угла царь тушинский, пристально следя за гостем.

Даже не кивнув, Сапега снял с комода золотую чашу и стал разглядывать ветхозаветные, праотцевы истории, изумительно выпукло ту чашу украшавшие.

Между тем вдвинулся в светёлку и гетман. Ротмистра он обошёл уважительно, а царицу отодвинул тыльной стороной мощной кисти да ещё добавил, как кобыле:

– Прими-ка, царица!

И тотчас обратился к царю, тучей нависнув над ним:

– Что за праздник у тебя тут, князь великий? Почто мы о нём не знаем? Что донцы с твоими девками пляшут?

– Так то Орехов Спас у людей наших, – шустро встряла царица, не дав царю время на мысли и растерянность.

– Ужо православными все тут обернулись в одночасье, – всего передёрнуло бывшего православного гетмана. – Кто перекрестил? Патриарх, что ли? Заново все в реку захотели? Так-то можно устроить.

– Пакуль мой народ под покрыв папы не перайшов, я павінен пачитац яго святы, каб ён любіл мяне[34], – нашёлся не в первый раз находчивый тушинский царь, а иначе бы ему и день живым не просидеть.

Услыхав такой оборот, даже Сапега оторвался от Священной Истории в золоте и глянул в царёв угол, приподняв бровь.

– Ты вот на сей своей шкловской мове ещё в Москве затараторь, так тобой тож из пушки пальнут, – пробурчал Рожинский.

– То ясно и успеется, ясновельможный гетман, – на чистом москальском наречии двусмысленно отвечал царь Дмитрей.

Пока он, тушинский царь, с царицей врали как могли своим хозяевам, Тарас, в казацком стане окружённый донцами, без прикрас и вранья рассказывал им про чудеса, виденные в царёвой светлице. Репутация его – вестового, принятого царем и царицей, – возросла несказанно.

Правда, первым делом, вынырнув из-под земли, он справился о своей Серке.

– Добра твоя Серка, – изо всех сил скалясь ближайшим приятелем и другом, доложил Тарасу сам сотник Рахмет. – Стоит, ждёт коназа своего… А то Москву хотел ты видать. Айда, знаю место доброе. Оттуда видно.

– Не замай, Рахмет, успеется, – отмахнулся от татарина есаул. – Дай сначала покормить козака. Заслужил. Заодно расскажет он нам, что ему царь сказал, а какие диковины у царя в палатах сам повидал.

Поел Тарас, все рассказал, что знал. Был бы баюном – вещал бы до ночи. Однако ж перечислил диковины под восторженные охи казаков и замолк. Те заставили повторить. Снова рассказа ненадолго хватило. Переглянулись донцы, а тут вновь пристал Рахмет:

– Боярин Иван Мартыныч велел тебе в награду Москву казать!

– Иди, может, ещё что вспомнишь, – махнул рукой есаул.

Соскучился Тарас по Серке, взял и её с собой поглядеть издали, с хорошего места, на Москву.

Двинулись налегке. Серка шла за Тарасом в недоуздке. Всю её да и свою амуницию Тарас доверчиво оставил в стане на погляд попечительных донцов.

– А как передал ли великой конягине вести от боярина нашего и господина Ивана Мартыныча? – как бы невзначай, по пути да с тылу основательно вопросил Рахмет Тараса.

– А як же! Їй-то першою раніше царя передати вести сталося[35], – легко отвечал Тарас, не оглядываясь.