Тайна смуты

– Вот видал – перелёток! – недобро хмыкнув, сказал купец Тарасу. – Уж третий раз туда-сюда носится, то одному царю присягнет, то другому, набивает себе цену. Умеет жить. Учись, Тараска!

И на миг провалился взор купца куда-то в глубину потёмков души его, словно тень облака пронеслась по его лицу.

– Ищет себе кол поострее, – с хрипотцой, глухо добавил купец. – Али плаху поглаже – чтобы щёку не занозить, покуда топор в размашку идёт.

По коренной Москве уж ехали, миновав древяный город-Скородум, – так у Тараса шею заломило! Верно о Москве-то баяли – не счесть храмов чудесных, кресты чаще звёзд небесных посреди дневного небосвода сверкают, на всех ворон и галок не хватает. Краса!

Купец Никита Арсеньев Оковал, тот как шапку скинул, так и не надевал боле – на каждую маковку крестился широко, с душою.

Хоть и вверх, в небеса глядел Тарас, а краем взора и землю охватывал. Отмечал он про себя, что улицы в Москве пошире, нежели в Киеве, однако ж простору нет – ограды кругом стоят, что тыны сечевые, и едешь меж них, как в глубоком овраге. Жители же срядой побогаче киевских будут, однако ж суетливее тех. Мимо, вперед да назад носятся, как угорелые. Хлопот у них, видать, поболе… Или осада жжёт… Хотя и не скажешь сразу, что в горе они от вражеской осады.

– Тпру, приехали! – вдруг да сразу осадил купец.

Тарас опустил взор. Увидел он перед собой врата иным городским под стать, а по сторонам от врат – такой тын, что на приступ не менее трёх куреней нужно да с гарматой.

Распахнулись врата. Въехали в просторный двор. И вновь подивился Тарас: будто в немецкую крепость въехали! Будто в сам Кудак, что на порогах, когда там наёмный немецкий гарнизон сидел! Сплошь немецкие кнехты ходили по двору, а какая-то купцова челядь – в обход их да шустро бегала. А степенней всех шествовали гуси и пара петелей окраса жги-огонь.

А уж при виде хором купца Никиты Артемьева Оковала Тарас и вовсе оцепенел, как случалось с ним. Добро, что купец в хлопотах того не приметил. Те хоромы и всю Сечевую Избу с галереей и бельведером могли посрамить. В три яруса вздымались они, а нижний и вовсе из камня крепостного был сложен!

Себя не помня, вдруг оказался Тарас и в светлице тех хором, у стола широченного и предлинного. На тот стол целый воз можно было поставить с парой чумацких волов. А снеди-то! Не врали про хлебосольство москалей. Изготовился умирать за тем столом Тарас, не откажешь ведь доброму хозяину.

Однако ж первым делом помолились. Тарас с облегчением вздохнул, когда увидал в красном углу светлицы образа великие, впору любому храму в местный ряд по сторонам от Царских врат. Спас, Пресвятая Богородица, Никола Чудотворец, а еще – Никита Великомученик.

Молились вчетвером. Успел Тарас завести знакомство с сыновьями купца.

– Вот старшой мой – Андрей! Назван в честь апостола Андрея Первозванного, поелику первенец, – важно представил старшего купец. – Смекай!

Андрей был ровесником Тарасу, однако ж выглядел куда старше. Не в отца полный, грузноватый, с большими и пухлыми кистями рук, с незлым, но тяжёлым и недоверчивым взором. Недлинная, прямо обручем тёмно-русая борода делала его лицо совсем круглым.

Младший, отрок лет пятнадцати, был назван уж в честь деда, Артемием, и гляделся полной противоположностью старшему брату – худым, прямым, с узким живым лицом.

Мать обоих, а супруга Никиты Артемьева, Евфросинья, скончалась давно, вскоре после рождения младшего сына, и больше купец не женился: детям мачехи не желал и лишь порой на больших ярмарках баловался, с тех ярмарок тотчас спеша к духовнику на исповедь и всецелое покаяние.

Сели за стол, взялись за важное дело. Купец сам угощал, а старший сын его поглядывал.

Внезапно купец опустил руки на стол, осклабился и стал умильно смотреть куда-то вдаль. А потом и проговорил громко:

– Да что ж ты холопкой-то в щель подглядываешь! Не таись, Алёна! Хочешь видеть – иди и смотри, как то в Писании сказано! Ты тут тоже хозяйка!

Шелохнулся какой-то легкий ветерок в сторонке да сбоку от Тараса, и услыхал он голосок самого звонкого колокольца чище, самого чистого родника свежее:

– Здравствуй, тятя! И братья, здравствуйте! Здравствуй, и гость дорогой!

Повернулся Тарас – и пропал! Добро хоть успел проглотить кусок пирога с осетриной, а то бы и с жизнью расстался в мучениях удушья!

Красу описывать – только портить! Чудесна была дочь купца Никиты Артемьева Оковала, родившаяся меж двух братьев своих. Светленькая, едва не прозрачная, как перистое утреннее облачко, прямой, ровной статью она была в своего младшего брата, однако ж и во взгляде как бы серебряно-золотистого её взора, и в поступи, и во всей фигуре, и в крутой спелой пшеничной косе ее, переброшенной вперед через плечо, и в гладкой с отливом да с жемчугами перевязке на ясном лобике, и в самих её не покатых, а прямых плечиках, и в тонких руках, сложенных под грудью, легко несла себя та же основательность, коею был вовсе – до верху, от носков до макушки – налит и утрамбован её старший брат.