Тайна Спящей Охотницы

— Полковник Вышенский, господа, — совсем другим, то ли не своим, то ли как раз своим, благородно высоким голосом представил Аркадий Петрович главного, на первый взгляд, гостя.

Офицеры вытянулись, а Лев Константинович как будто стал выше ростом и раздался в плечах. Тут он оказался самым старшим и по званию, и по возрасту, и, наверно, решил, что — и самый важный по значению. Офицеры эффектно представились, пощелкав каблуками начищенных сапог: один капитан, два поручика.

— Право, поразительно до слез, — слегка дрожащим голосом произнес полковник, будто и в самом деле у него горло сжало. — Я уж два с половиной месяца родных погон не видал…

Кит и вправду не сразу заметил князя Георгия — так тихо, незаметно и без всяких погонно-пуговичных сверканий сидел он неподвижно на угловом диване и сам о себе знать не давал. У Кита, когда он столкнулся взглядом с Жоржем, так стукнуло сердце, будто дверь внутри души резко хлопнула от сквозняка и снова распахнулась. Он бы сейчас кинулся к нему… и кинулся было… но успел сдержаться, по тому же неподвижному взгляду и застывшему лицу князя вовремя догадавшись, что сейчас пиарить свою дружбу с ним не стоит.

— Надо же! В двух шагах от Кремля, захваченного красными бесами, такое роскошное логово! — все удивлялся полковник.

— Вы еще «архимандритской кельей» это подземелье назовите, полковник, коли бесов к ночи помянули, — с горькой усмешкой заметил Аркадий Петрович, также демонстративно скрывая свои неформальные и давние отношения с Аркадием Петровичем.

— Как вы тут только не угорите? — указал полковник на чугунную печку-буржуйку, стоявшую у стены и помаргивавшую огоньками за дверцей.

Сам он в эти мгновения словно принялся о чем-то очень напряженно размышлять, а вопросами будто отвлекал присутствующих от своего сосредоточенного вида.

— Так труба-то на улицу отведена, — с недоумением заметил Аркадий Петрович.

— А дым заметят… — все так же нарочито проявлял наивность полковник.

— Так постарались, чуть не на полверсты отвели, — ответил Аркадий Петрович.

— Это славно… — задумчиво проговорил полковник и взял одну из бутылок со стола. — И коньяк у вас славный… Что, прямо из кремлевских погребов сюда тихо носите?

Аркадий Петрович помолчал, переглянулся с офицерами. И видно было, как поджал губу, чуть прикрытую усами.

— Пускай-ка молодежь в соседней комнате пока покимарит, — проговорил он значительно. — А нам, Лев Константинович, пора и ваши, и наши дела обсудить… часы сверить.

И он сам отворил узковатую дверь в соседнее помещение, где было темным-темно. Пришлось дверь придержать открытой, пока там на небольшом столе князь не нашарил спички и, морщась от боли в раненой руке, не зажег толстую, уже порядком выгоревшую свечу на подсвечнике. Тотчас дверь закрылась, и молодежь осталась одна.

В этой комнате никакой роскоши не было, стояли гнутые стульчики у стола, а на нем, помимо подсвечника, — чайник на примусе и несколько чашек, кое-какие без блюдец, а одна даже без ручки

Князь Георгий тронул закопченный чайник:

— Еще теплый… Почти горячий. Хочешь? — спросил он.

Идея еще попить чайку как-то сразу увяла. Киту было не до чая, а было тоже, как и Аркадию Петровичу, до секретных важных дел, а их как раз оставили наедине. Надолго ли? При свечке в темноте казалось тихо, уютно даже в окружении опасностей.

— Слушай, Жорж, — проговорил Кит не теплым, а как раз горячим, прямо кипяточным шепотом, подвинувшись поближе к князю. — Они не верят, что на «Лебеде» нет оружия. Думают, что ты… это… — Он хотел сказать «гонишь», потом «врешь», но не скажешь же такое князю…

— Брешу? — подсказал князь старинное словечку.

— Ну да, — кивнул Кит.

Князь сверкнул глазами, вздохнул.

— Это для меня — вовсе не новость, — с усталой злостью и грустью проговорил он тихо, но не шепотом. — Все озлоблены кругом, все готовы друг друга в клочья порвать. И свои, и чужие. Большевики рады были бы меня вздернуть, а эти… свои… пока просто ненавидят. Во-первых, за то, что Кремль одни юнкера защищали, пока с тысячу боевых офицеров слонялось по Москве в штатском и ожидало подмоги со стороны… то ли от Бога, то ли от Керенского… И почти все они, юнкера, там головы сложили… а меня с ними не было… Да я, признаться, и сам себя за это ненавижу, хотя и убеждаю себя каждую минуту, как молюсь, что держу другой фронт… Может, в историческом плане не менее важный. А во-вторых, ненавидят за то, что я им тут Лазаря пою про единственно мирное назначение «Лебедя».

— Кого поёшь? — не понял Кит.