Тайна старого колодца

Никелированная кровать, застланная узорным покрывалом, письменный стол с высокой стопой фотоальбомов, этажерка, плотно забитая книгами, да крепкой работы стул составляли всю обстановку комнаты. На одной из стен висела почти метровая фотопанорама села, на переднем плане которой был запечатлен дом Чернышевых.

— Сын снимал, — пояснила Екатерина Григорьевна, когда Антон с интересом стал рассматривать фотографию. — Институт недавно закончил, в Новосибирске живет.

Сам Чернышев, с утра мотавшийся на «газике» по колхозным полям, вернулся домой поздно. Гремя во дворе рукомойником и шумно фыркая, долго отмывался от пыли и так же долго растирал полотенцем обнаженное до пояса мускулистое тело. Пригладив ладонью седой ежик волос, он надел рубаху и повернулся к вышедшему на крыльцо Бирюкову:

— Пошли ужинать. На утренней зорьке сегодня окуней наловил. Григорьевна приготовила. В озере у нас добрые окуни водятся.

После ужина Маркел Маркелович зашуршал газетами. Выписывал он их много. Антон тоже было развернул газетный лист, но желание поделиться своим успехом не давало покоя. Чтобы не отвлекать Чернышева, Антон ушел в отведенную ему комнату. Постояв у открытого окна, сел к столу и принялся листать альбомы с хорошо отпечатанными фотоснимками. Сын Маркела Маркеловича умел фотографировать почти профессионально. Большинство снимков были сделаны в школьные годы: ребятишки в классе за партами, купающиеся в озере — вон даже полоска острова на горизонте видна, в поле с лошадьми, у трактора в каких-то механических мастерских, с рюкзаками на привале, видимо, в туристском походе. На одном из снимков, чуть припав на правую ногу, позировал коротко стриженный крепкий парень. Щурясь от солнца, он выставлял в улыбке ровный, с едва приметной щербинкой, верхний ряд зубов. Бирюков впился в фотографию — сквозь легкую, похоже, нейлоновую рубаху отчетливо просвечивали полосы флотской тельняшки.

— Кто это, Маркел Маркелович? — спросил Антон, выходя из комнаты и показывая снимок Чернышеву.

— Сынов одноклассник, — взглянув на фотографию, ответил Чернышев. — Юрка Резкин.

— Вы знаете о том, что он с сентября шестьдесят шестого года своей бабушке ни одного письма не прислал?

— Юрка и до сентября шестьдесят шестого не особо баловал Агриппину письмами. Шалопай он отменный.

— Давно этот снимок сделан?

— Лет семь, наверное, назад, когда Юрка из армии в отпуск приезжал.

— Он на флоте служил? Тельняшка под рубахой видна.

Чернышев отложил газету.

— В тельняшке, помнится, я видел его, а вот форма на нем была сухопутная. Мы же с тобой в прошлый раз говорили, что среди ярских нет моряков.. Юрка, должно быть, в береговой обороне служил или купил тельняшку у кого-нибудь из флотских.

— Куда Резкин после армии делся?

— Не знаю. В городе, наверное, пристроился. К колхозной работе он особой любви не питал.

— А не может, скажем, такого быть, что он возвращался в Ярское и…

— В колодце оказался? — Чернышев задумался. — Колодец этот Юрка с малолетства знал, сам в него случайно оступиться не мог. Хотя… чем черт не шутит, когда бог спит.

— Резкин прихрамывал на правую ногу? Были у него вставные зубы?

— Хромых в армию не берут, — присматриваясь к снимку, сказал Чернышев. — А вставные зубы… щербина у Юрки на фотографии заметна.

Бирюков мысленно ругнул себя за невнимательность, однако уверенность в том, что наконец-то появилась зацепка, не исчезла. В конце концов Резкин мог повредить ногу на службе, там же и зубы вставить.

Маркел Маркелович сложил газеты, устало потянулся.

— Давай-ка, — предложил он Антону, — сыграем в шахматишки на сон грядущий. Сын заразил меня этой игрой. Теперь уехал в город, и срезаться не с кем.

— Давайте сыграем, — согласился Антон. Игра затянулась.

Из открытого окна веяло ночной прохладой. У клуба громко играла радиола. Затем джазовый гул умолк. Послышался веселый смех. Неуверенно всхлипнул баян, и тотчас звонко плеснулся сильный женский голос:

В тихой роще, у ручья, целовалась с милым я,
И никто на белом свете мне, девчонке, не судья!

Несколько девичьих голосов разом подхватили:

Ой-люли, ой-люли, у меня, Марины,
Губы алы от любви, словно от малины…

Голоса прозвучали так звонко и сильно, что за селом, у озера, сразу откликнулось эхо.

Не отрывая взгляда от шахматной доски, Чернышев задумчиво улыбнулся:

— Марина Зорькина…

— Звезда колхозной самодеятельности? — спросил Антон.

— Заведующая птицефермой. Красавица наша. Голос, что у Людмилы Зыкиной. На всех фестивалях первые места берет, — Чернышев переставил на шахматной доске коня. — К слову, бывшая, любовь тракториста Витьки Столбова, а теперь всех женихов отметает.

— Почему?

— Еще до Витьки произошло у нее что-то. Кажется, нарвалась в молодости на непорядочность и до сих пор переживает, хотя виду не подает.

— Сколько ж ей лет?

— Твоего возраста. Быть может, чуток постарше.

— Рано отчаиваться.

— Да она и не отчаивается. Только вот ухажеров не подпускает к себе, словно обет дала.