Тайна старого колодца

В комнате было прохладней, чем на улице. Из открытого настежь окна пахло разогретым малинником, слышалось ленивое чириканье воробьев. Антон разделся и лег на кровать, но спать совсем расхотелось. Из головы не выходила встреча с Зорькиной. «Экстравагантная особа. В белом халате, туфлях-лакировках, с маникюром… — рядом с Зорькиной Антон мысленно ставил приземистую Ниночку-разлучницу и скептически улыбался. — Заурядная Ниночка отбила Столбова у красавицы-певуньи, которая на всех фестивалях берет первые места… Бред! Назвав Ниночку разлучницей, Зорькина, конечно, шутила, но это была злая шутка. Отчего эта злость? Отчего Зорькина так нарядилась на работу? Птицеферма, разумеется, не свинарник, но лакированные туфли… А туфельки хотя и новые, но старомодные. Такой фасон был в моде, кажется, лет пять или семь тому назад. Почему она теперь их носит? Берегла до тех пор, пока устареют? Чтобы совсем не пропали, решила на работе добить?..»

Бирюков представлял сейчас Зорькину так отчетливо, будто видел ее наяву, — жесты, улыбку, одежду, слышал интонации голоса. Чем больше копался в воспоминаниях, тем стыднее становилось за свое поведение — ну, честное слово, растерялся, как мальчишка, впервые увидевший красивую девушку. От стыда поморщился и вдруг хлопнул себя по лбу ладонью — в уголках голубой косынки Зорькиной были маленькие белые якорьки. «Пижон! Такую деталь упустил. Косынка с якорьками наверняка память о моряке. Девчата ведь тают от такой сентиментальщины… Но почему Марина его скрывает, моряка этого? Кто он такой, жених-заочник? Как они познакомились? А может, Маркел Маркелович ошибся, что Зорькина с моряком переписывалась? Может быть, с каким-нибудь летчиком или танкистом?..»

Лежать стало невмоготу. Антон оделся и вышел во двор. Под карнизом крыльца увидел длинные бамбуковые удилища и вспомнил, что прошлым вечером Маркел Маркелович хвалился: «В озере у нас добрые окуни водятся». Вспомнилось, как в детстве целыми днями мог торчать на берегу с удочкой. Вместе с Екатериной Григорьевной разыскал под крыльцом банку с червями, выбрал самое длинное удилище и тропкой, через огород, пошел к озеру.

По дороге вдоль берега изредка пылили автомашины, высоко нагруженные тюками прессованного сена. Колхозники старались не упустить ни одного погожего дня.

В озере с визгом бултыхалась ребятня. В деревне, как обычно в сенокосную пору, было тихо. Только в одном дворе, неподалеку от Чернышевых, басовито орал плачущий ребенок и надсадный женский голос кого-то костерил на чем свет стоит:

— Пронька! Ох, Пронька, оглоблей тебя по макушке, сколько можно вдалбливать, чтоб глядел за дитем?! И что ты за человек уродился, даже к своему кровному ребенку сочувствия не имеешь! Да за какие грехи послал боженька тебя на мою голову?!

— Чо расшумелась?.. — огрызнулся заспанный мужской голос.

— Оглоблю через плечо! Степка на раскаленные угли сел, а тебе хоть бы хны!

— Пусть смотрит, поносник, куда садится… Откель там угли очутились?

— Щас только утюг опростала, не успела отвернуться, а он уж мигом — тут как тут. Ну надо же так — все штаны наскрозь пропалил, хоть выбрасывай теперь…

Ребенок на одной ноте сипло кричал.

— Да не вопи ты, несчастье! Не рви душу! Ничего твоей заднице не сделается, куда ты только, ее не совал, горе мое луковое, — одним духом выпалила женщина и без передыха снова принялась за Проньку: — Да я ж завтра пойду к председателю с заявлением, чтобы он выпер тебя с бульдозера, это ж надо — в разгар сенокоса совсем заспался мужик. Ох, Проня, Проня, кончится мое терпение, вот увидишь…

Бирюков перешел дорогу, облюбовал место на берегу озера, наживил крючок и забросил леску. То ли время для клева было неподходящее, то ли оттого, что плескались и громко кричали купающиеся недалеко дети, но поплавок ни разу не дернулся.

Морила духота. Солнце даже через рубашку немилосердно жгло спину. Антон смотал леску и решил искупаться.