Тайна стеклянного склепа

Это было лучшее, что я пережила, — восемь лет абсолютной безраздельной свободы. Никаких тебе книг, никаких тетрадок. Только я и стены бюловской усадьбы. Но после смерти благодетеля меня какие-то строгие представители попечительского совета хотели в город отвезти и запереть в доме, где дети, говорят, по правилам едят, по правилам спят и постоянно что-то пишут и без конца читают. Брр! Мне такого счастья не надо было, упаси господи! Уже стала план разрабатывать, как уберечь себя от вторжения, и тут родители объявились.

Одели меня в белое платьице с голубым кружевом, дали в руки зонтик и увезли за океан. Я совсем принцессой сделалась. Только волосы мои были коротко острижены, я их сама резала, потому как ненавидела щетку, до сих пор ненавижу, гадкую. Думала — теперь заживу. Шиш! Они меня жестоко предали… Знаешь как?

— Как? — выдохнул я.

— Учиться заставили! Учиться с утра до ночи, с ночи до утра. Учителей с десяток ко мне приставили и все меня тыркали и шпыняли, одному не нравилось, как я говорила, другим — как сидела, третьим, что книг не любила. И вряд ли бы им меня заставить удалось все их нелепые требования да приказания исполнять. Но тут был Давид — друг степей, но с замашками британца. Он ведь на десяти языках говорил, все книги в доме перечитал, вел с папенькой научные беседы, какие-то приборы изобретал, картины писал — одну, две в неделю, хоть ему и стукнуло всего тринадцать. От чертежей за уши не оттянешь. Тьфу! Только ему было позволено из-за стола вскакивать, бросать тарелку и бежать, записывать что-то. Разумеется! Очередная гениальная идея явилась нашему распрекрасному Али-Бабе. Ненавижу его! Хуже щетки, ей-богу! О, какое счастье, что его тогда во Францию отправили, в Сорбонне школярствовать! Я хоть вздохнуть смогла свободней. Только и слышала от него, мол, Зои, это у тебя не так, это у тебя не то! Ррр!

На лице девушки застыла ее привычная гримаса. Она достала флягу, отхлебнула и зло выругалась. А потом, сделав глубокий успокоительный вдох, опустила голову, припала плечом к могильному камню и продолжила:

— Я могу вести себя достойно, не пить этой гадости, не брать в рот сигарет и обращаться к тебе на «вы», честно. Если захочу. Я поклялась тогда себе, что возьмусь за учебу, и когда он вернется из своего Парижа, о котором бредил, как полоумный, то не узнает меня, и я буду так же к нему снисходительно-высокомерна. Папенька мне не позволил тоже, как Давид… А знаешь, как ему это все досталось! Все это!

— Что это?

— Его гениальность дутая! Вот что! Жертва он… папенькиного эксперимента. Я вам говорила тогда, что безруким он родился на свет. А папенька извелся совсем в поисках, как бы руку ему приделать. Я историю эту узнала чуть позже, когда Давид уже вовсю покорял Сорбонну. А раньше и не подозревала, что он инвалид — его увечье от меня тщательно скрывали, видели, какая я невыносимо язвительная, и боялись, что изведу парня насмешками. Он всегда в перчатках ходил, чтобы не было видно, что одна его ладонь светлая, а другая — темная. Я и без того всегда смеялась над ним, мол, что за манерность и подражательность, взрослым себя мнишь, перчатки носишь, не снимая их даже за обеденным столом.

Папенька знал, что пришить руку мало, надо чтобы она приросла, чтобы по нервным волокнам побежали импульсы, и тогда Давид сможет сжимать и разжимать пальцы, брать предметы. А так как импульс — штука, связанная с электричеством, то и сам аппарат, который папа` изобрел, был электрическим. То есть мышцы тела и мышцы прилаженной руки нужно было держать под одним напряжением — не большим, чтобы не убить Давида и не сжечь руку, и не малым, чтобы поддерживать жизнедеятельность руки, отрубленной с мертвого тела.

— А доктор отрубил руку у мальчика-индейца, — проронил я.

— Да, откуда ты это знаешь?

— Я разговаривал с вашим соседом — месье Фечером.

— Ах, ублюдок! Этот Фечер оказался среди тех, кто участвовал в земельных гонках с папой, а теперь сеет на участке Моргана картофель и выслеживает нас.

— Да, знаю, — ответил я и полностью пересказал нашу беседу с рыжебородым ирландцем и писателем с накладными усиками. Даже тот факт, что Элен им в виски снотворного подсыпала, не утаил.

— Так этим двум прохиндеям и надо. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — ворчливо отгрызнулась Зои. — Ишь, книгу он писать удумал.

Уже совсем стемнело, нас освещал свет неполной луны, из-за прозрачного тумана окрашенной в кроваво-алый. Кроваво-алые отблески играли на легкой ряби пруда, было слышно, как подпрыгивает и ныряет мелкая рыбешка. Пруд не только не замерз, но, напротив, продолжал жить своей жизнью; и звуки этой тихой, таинственной жизнедеятельности наполняли темноту ночи особым очарованием.

— Мать напилась коллоидного серебра, чтобы добиться сходства с внеземным существом. Хуанито попался, когда очередной раз динамит взрывал, пособляя маменьке в ее спектаклях. Приполз в дом отца с двумя смертельными ранами — тогда папа` жил в Бронксе, недалеко отсюда… Неделю в лихорадке бился. Папенька сделал все, что мог…

— А потом отрубил руку, — подхватил я.