Тайна Святой Эльжбеты

— Я, милостивый государь, уже пятнадцать лет в рабочей больнице служу, поэтому меня мало что удивляет. Чем только господа пролетарии себя не калечат! А уж револьвер тут у каждого третьего. В округе множество заводов и фабрик, народ кругом бедовый, поэтому без револьвера жить трудно. Впрочем, я у него спросил, где он поранился. Он мне ответил, что на охоте, случайно пулю получил.

— Спросили и успокоились?

— Представьте себе, да. Это я раньше волновался, когда ваших лет был. А теперь лишний раз стараюсь не беспокоиться, нервы берегу.

— Какую помощь вы ему оказали?

— А никакой. Во-первых, я имею право оказывать медицинскую помощь только служащим завода, а он у нас уже не работал, зашел, так сказать, по старой памяти — два года назад я его вылечил от одной нехорошей болезни. А во-вторых, ему надобен был хирург, а не терапевт. Пораненные пальцы у него были до того запущены, что начиналась гангрена. Спасти их было нельзя, и я порекомендовал ему немедленно их отнять.

— Внял он вашему совету?

— Не знаю, я его больше не видел.

Пациент заводского доктора — Французов Николай Максимов, крестьянин Калужской губернии, 26 лет от роду, в картотеке Московской сыскной не значился. С завода его рассчитали еще в минувшем июле, потому как с самого этого июля его на службе никто не видел. В адресном столе он числился выбывшим на родину.

Кошко направил телеграфный запрос в полицейское управление Малоярославецкого уезда Калужской губернии с требованием арестовать крестьянина села Удельное Бабичевской волости Французова, а Тараканова послал на завод, где он три дня вместе с чинами уездной полиции искал связи Пива. Поначалу он успеха не добился. Рабочие с полицией откровенничать не спешили и о коллеге своем бывшем мало чего рассказывали, ссылаясь на незнание. Помог местный урядник. Несколько лет назад он поймал одного из рабочих завода, воровавшего готовую продукцию. Дело заводить не стал, получив взамен бесплатное пиво практически в неограниченном количестве и возможность знать обо всем интересном, что происходило на заводе. Урядник дал задание агенту, а через день сообщил Тараканову, что у Французова была полюбовница — некая Акулина, которая жила в своем доме в версте от завода. Нагрянули к Акулине. Она рассказала, что Французов в конце февраля уехал к себе в деревню и вестей оттуда не подавал. Акулину арестовали. А вечером пришла телеграмма от малоярославецкого исправника, который сообщал, что поручение господина начальника Московской сыскной полиции выполнить не имеет возможности, поскольку еще 12-го минувшего марта Французов умер в земской больнице от заражения крови.

Узнав о смерти милого дружка, Акулька завыла, а когда успокоилась, стала с полицией откровенна. Да, была у Кольки компания, только вот чем они занимались, она не знает. Кто в компании был? За главного у них — Сашка. Красивый мужчина, высокий, чернявенький. Одевается как полированный. Разговаривает как барин. На ласковые слова не скупится. Тут Акулька зарделась, вздохнула и опустила глазки. Еще были Сычи. Почему Сычи? Она не знает, вроде на сычей не похожи, веселые ребята. Они братья-близняшки. Ну и еще один дружок был у Кольки — Сережка. Фамилия у Сережки — Павлюченко, вот его она с детства знает. Он из благородных, его родители почитай лет 15 в их деревне дачу снимают. Отец у него инженером на железной дороге служит. Сергей, кстати, ее с Французовым и познакомил.

Да, Колька часто пропадал ночами, да и денежки у него всегда водились, хотя он нигде не работал. Но никаких вещей домой не приносил. Нет, драгоценностей не дарил, а вот одежду покупал — в Москве, в магазинах. В середине января он в очередной раз ушел ночью, вернулся под утро, рука была какой-то грязной тряпкой замотана. Сказал, что поранился, а как — не говорил. К доктору идти отказывался, говорил, что все само пройдет. Но ему становилось все хуже и хуже…

— Голова стала горячей, как печка. Рука чернеть начала. Но к дохтору все равно не шел. «Нельзя мне, Акулька, к дохтору» — такой у него был ответ. Потом все-таки сходил на завод, там дохтор хороший, много народу вылечил. Пришел от него грустный и злой. «Мне, говорит, Акулина, в больницу надоть, а Сашка, черт, не велит. Придется мне в свое место ехать, там в земской больнице лечиться, а не то пропаду». Собрался в два часа и уехал, даже провожать его запретил. Через день мальчонка прибежал, принес записку Кольке от Сашки. Я ее прочла. Велел, значит, Сашка Кольке вечером приходить в известное место. А ночью Сашка сам ко мне пришел, про Кольку спрашивал, ну я ему все и рассказала. Он сначала поругался на него, а потом и говорит: «А пущай лечится, авось Калуга далеко». Только мне наказал никому про Кольку ничего не говорить. Я бы и не сказала бы, если… — Акулька опять завыла.

— Успокойтесь, успокойтесь, Акулина Тимофеевна. А где эта записка?

— Надо думать — дома, если я ей печку не растопила.

— А как давно вы видели кого-нибудь из Колькиных знакомцев?

— Да после того, как Семинарист приходил, больше никого и не видела.

— Кто приходил?