Тайна Тамплиеров

– Да, не та уже Испания. Раньше одно упоминание о Кастильском льве, приводило проклятых лягушатников в трепет и бросало в дрожь. А, что теперь?! Приходиться иметь дело с отребьем, чтобы французский вопрос не вышел из-под контроля. Хотя не возможно не признать, что изменилась и сама Франция. Этот Ришелье достойный противник. Если дать ему возможность набрать силу, подчинить своей воле Людовика, то сие может весьма неблагоприятно отразиться на наших делах. Я имею в виду притязания Испании в Старом Свете. Мы не можем этого допустить.

В этот момент, отворились обе створки массивных, украшенных искусной резьбой, дверей, что знаменовало появление самого монарха, в подтверждение чему, в зал вошли несколько офицеров королевской стражи, расположившись по обе стороны от входа. Из полумрака соседней залы, церемониально шествуя, выплыл один из многочисленных герольдов Его Католического Величества. Надменная осанка, не помешала напыщенному распорядителю, сделать несколько помпезных шагов. Глашатай, преисполненный значимости, как будто от него зависело, явиться король или нет, остановился, демонстрируя неотразимый красно-белый плащ-казак, украшенный золотыми львами, громогласно провозгласив о прибытии Его Величества. Оливарес поморщился, приняв выжидающую позу, соответствующую моменту. Граф же, отступил на несколько шагов, оказавшись позади фаворита, что не могло быть не оценено герцогом.

Дон Алоизо Альфредо Луис Эстелла де Эррэра, граф Медонья-Трокадеро считался преданным человеком Его Величества, и, не смотря на то, что он не являлся приближенным властолюбивого Оливареса, тот, все же, питал к нему уважение, и считал одним из достойнейших людей королевской свиты.

В этот миг раздался прерывистый лай, и из полумрака соседнего зала, разбавленного светом дюжины факелов, послышался гул шагов. Появился король в окружении трёх мохнатых спаниелей, которых игриво подразнивая, манил за собой, получая в ответ рычание и лай. Немногочисленная свита, сопровождавшая монарха, наполнила помещение гомоном и смехом, восторгаясь забавными животными, а скорее добрым расположением духа Его Величества, что являлось редкостью, и было не свойственно мрачному, набожному Филиппу. Король не обратив внимания на приветственные поклоны, ожидавших его дворян, громко произнес:

– Бог мой, как темно! Оливарес, зачем вы заманили меня в этот склеп. Мне пришлось, по вашей милости, прервать столь славную охоту!

Граф-герцог недовольно окинул грозным взглядом праздную толпу, заполонившую зал, тихо ответив:

– Дело государственной важности, Ваше Величество.

Покорно произнес он, при этом поклонился, и, нахмурив брови, из-под нависшей челки, с предосуждением оглядел веселящихся дворян ближайшего королевского окружения. Грозный взгляд повлек должное воздействие. Повисла тишина. Лишь бубенцы на кожаных чехлах ловчих соколов да гул одиноких, монарших шагов, поднимавшихся под своды потолка, нарушали священный, вековой покой замка. На лице Филиппа воцарилась печать непосильного бремени. Он проследовал вдоль стены украшенной колонами, меж которых висели портреты великих Габсбургов. Остановившись у занимавшего самое почетное место, в центре галереи, полотна, кисти Тициана, с изображением императора Карла Пятого, он вперил взор в своего великого предка, как будто обращаясь к тому за советом. Все замерли, устремив на Его Величество, взгляды полные обожания. Угомонились даже спаниели, потупив мохнатые мордочки с блестящими глазками. Король, оторвавшись от портрета, с легкостью обернулся и обреченно произнес:

– Политика, политика, опять проклятая политика! Я могу не ждать славной смерти на поле брани, нет, это мне не грозит! Я так же не отойду в мир иной погрузившись в смиренную молитву, в величественном храме! Мне уготовлена иная участь! Я умру от тоски! Где-нибудь на заседании королевского совета, во время обсуждения неаполитанского, фландрийского или какого-нибудь ещё, гнусного вопроса, который непременно прикончит меня!

Он неистово сверкнул глазами, ознаменовав сим возвращение в непроглядную тьму подземелья дурных мыслей и государственных забот, накрывающих монарший лик как крышка гроба. Покрасневшие глаза Его Величества впились в затаившую дыхание толпу, которая как по мановению волшебной палочки, изогнувшись в поклонах, попятилась, скрывшись за прикрытыми гвардейцами дверями.

Филипп обессилив, опустился в кресло, подперев голову ладонью. Оливарес, имевший богатый, многолетний опыт в решении государственных вопросов и знавший толк в придворных тонкостях и уловах, подал графу знак, призывавший к молчаливому ожиданию. Два неподвижных, черных силуэта, безмолвно созерцали покой монарха. Наконец король поднял голову, как будто очнувшись ото сна. Он огляделся, и, откинувшись на высокую спинку, хрипловатым, металлическим голосом произнес:

– Оливарес?

– Я здесь, Ваше Величество.

Поспешил ответить министр.

– Говорите.

Дождавшись своего часа, бесшумной поступью, герцог приблизился к королю.