Тайна Тамплиеров

– Любопытно, падре Жозеф, как оценят моё правление, те, кто придут после нас? Поставят бронзового или каменного истукана, с ликом в котором будут угадываться мои черты, на одной из площадей Парижа? Или извлекут из могилы мои истлевшие останки, что бы развеять прах по ветру, пиная мой бренный череп по грязной мостовой? Да-а, зная людей легче предположить второе.

В его улыбке проступила некая обреченность. Задернув портьеру, министр зашагал по комнате, углубившись в размышления о грядущем.

– Власть имущих, милый Жозеф, беспрестанно мучает вопрос, какими качествами должен обладать правитель? Быть добрым, но слабым, чтобы своим благообразием полонить сердца черни? Или же жестоким, но могущественным, чтобы добиться желаемого результата за время своего правления?

Капуцин предпринял попытку, разведя руками, прервать кардинала, но тот, подняв вверх указательный палец, предвосхитив вопрос, поспешил произнести:

– Нет, дорогой мой падре, третьего не дано, так устроен мир. Извольте выбирать из того, что есть, всё остальное это сказки, придуманные дабы, как это уже много раз бывало прежде, вновь одурачить человечество.

Я знаю, моя политика презираема аристократией и не популярна среди народа. Знаю. Первые ненавидят меня из-за притеснений их прав и вольностей, которые ведут страну к разорению и хаосу, что в конечном итоге чревато развалом государства. Вторые из-за лишения их сиюминутных благ, в виде сытого желудка, нового наряда и праздного безделья, вместо изнурительного каждодневного труда. Поверьте, мне значительно проще дать им всё это. Для этого не следует трудиться, даже не придётся вставать с кресла, лишь пересчитывая золотые экю, которые как награда за бездействие, будут стекаться в мои сундуки со всех концов королевства.

Всё это так, но есть одно существенное обстоятельство, которое всё меняет. Мои личные интересы, неотделимы от государственных. Я следую и руководствуюсь лишь целесообразностью, а доверяю исключительно расчетам. Это жестоко? Да, по-видимому, не гуманно. Но я намеренно выбрал сей тяжкий путь. Пусть лучше боятся, но подчиняются, чем любят, но своевольничают. Я готов заставить народ голодать, лишь бы не пустить на свою территорию врага. Война страшнее бедности. Мы тратим колоссальные средства и усилия, добиваясь, что бы театр военных действий разворачивался на чужих землях, свято оберегая наши владения. Ведение войны чужими руками это дорого, от того и голод. Мы ведём политику насаждения централизованной власти, от того и смута. Но я добьюсь своего, чего бы мне не это стоило! Не будь я герцогом де Ришелье!

Капуцин, глядя на огонь, будто узрев там картины из прошлого, негромко, протяжно, словно в противовес запалу Ришелье, произнес:

– Мы с вами, любезный Арман, вместе прошли тяжелый путь, полный опасностей и разочарований. Я был рядом, когда вас назначили государственным секретарем. Когда вели военную компанию против мятежных принцев. Не покидал вас, когда вы попали в опалу Кончини, будучи отстраненным от дел. Был рядом, когда вы изнывали от страха и обиды в изгнании, куда отправил вас де Люинь. Признаться, я никогда не сомневался в вас, мой кардинал.

Кивком головы, герцог выразил признательность своему давнишнему и преданнейшему союзнику.

– Но это, я полагаю, ещё не все новости, которые вы соизволили приготовить? Не так ли, падре?

При этих словах, Ришелье вонзил пронизывающий взгляд в левый рукав сутаны, где до сего времени, таился загадочный конверт. От краев глаз священника, к вискам, потянулись едва заметные, как паутина, бороздки морщин, единственного свидетельства жалкого подобия улыбки.

– Вы правы, монсеньор.

Из-под грубого сукна рясы, появился окутанный тайной конверт. Взломанные печати, свидетельствовавшие о том, что письмо уже было прочитано, заставили министра отказаться от личного просмотра послания, предоставив капуцину возможность для пояснений.

– Сия депеша, доставленная сегодня ночью неизвестным, что само по себе возмутительно, к тому же не имеет ни подписи, ни гербов на печати, что позволило мне, прежде чем предоставить её Вашему Преосвященству, лично ознакомиться с содержанием сего странного послания.

Подобное уточнение, ни то чтобы смутило министра, скорее разожгло в нем определенный интерес.

– Но всё эти, с позволения сказать, недоразумения, меркнут на фоне изложенных в письме сведений, предоставленных неким «другом», как соизволил назваться, сей загадочный милорд-автор.

При слове «милорд» в глазах кардинала появилась настороженность. Он явно занервничал, описав круг и остановившись лишь у шкафа, заполненного старинными книгами, мрачно разглядывая золоченые корешки.

В привычку Ришелье не входило ни перебивать, ни вмешиваться в доклады, дискуссии, даже в обычные рассуждения подчиненных, а порой и вовсе малознакомых людей, до тех пор, пока не наступал одному ему известный момент. Момент, когда он, вступая в разговор, в одно мгновение направлял всё доселе сказанное в нужное ему русло, демонстрируя блестящую информированность во всём, что имело даже косвенное отношение к обсуждаемому вопросу.