Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)

Наступивший вечер омрачил радость счастливого дня. Было объявлено, что состоится товарищеский суд над курсантом Шумовым. Хотя он и не пользовался авторитетом серьезного человека, сейчас, когда должна была решиться его судьба, у всех зашевелилось чувство жалости к нему, и досада на самих себя, что не предотвратили многих его промахов. Зачем было смеяться вместе с ним над его двусмысленными шутками и над его жаргоном? Зачем было умалчивать о том, что он при каждом посещении города пьянствовал в доме неизвестных людей? Почему не пресекли в самом начале его легкомысленный флирт с женой инструктора? Теперь все эти факты собраны вместе и ставятся Саньке в вину.

Борису, как другу Саньки, было все это особенно неприятно. Он чувствовал себя виновным в том, что сам сумел отречься от подобных грехов, а друга не огородил от всего этого.

Товарищеский суд имел большие права. Он мог ходатайствовать перед командованием о наложении на виновного строгого взыскания и даже мог просить передать дело в трибунал или просить об отчислении Шумова, как недостойного, из летной школы с переводом в наземные войска. Трибунала, быть может, Санька и не заслуживал, но отчислить его могли, и это было для Саньки самым страшным. Уж чего-чего, а летать ему хотелось. К тому же все происходило накануне его самостоятельного вылета. Лагутин еще в период зимних полетов сказал, что Шумов готов к поверке.

Суд собрался в курсантском общежитии. Санька обвел взглядом своды просторной землянки, потом нары, на которых сидели его товарищи. Совсем недавно он вместе с ними, как равный, копал вот этот котлован, таскал и укладывал бревна, кирпичи, доски. Вон в том углу обычно восседал Студент с баяном, вот здесь художник Женя вывешивал очередной номер «Крылатого крокодила»… Сейчас все сидят насупившись. Тихо… Председатель громко читает его биографические данные, потом — его вины. Все знают! Общее заключение: «Курсант Шумов своим поведением порочит высокое звание советского курсанта, будущего летчика. Под внешней подтянутостью он скрывал свою внутреннюю недисциплинированность, жил самыми низменными интересами; его свободное времяпрепровождение всегда связано с выпивкой, с компанией людей, сохранивших явно выраженные пережитки проклятого прошлого. И, наконец, своими действиями он разбил семью другого человека, что противоречит понятиям советской морали…»

Перед началом «прений сторон» к Высокову наклонился комиссар Дятлов.

— Товарищ Высоков, каков ваш общий вывод по делу Шумова? — шепотом спросил он.

Валентин сказал. Дятлов удовлетворенно кивнул головой.

— Это и моя точка зрения. Вы, конечно, выступите?

Начались прения. Санька слышал их как сквозь тяжелый сон. Никто ни одним словом не оправдывал его.

Встал Высоков. «Ну, ты теперь выскажешься, — подумал Санька. — Моралист известный…»

— Товарищи! — начал Валентин. — Я не хочу перечислять еще раз все проступки Шумова и не хочу еще раз высказывать осуждение их. Обращу ваше внимание на другую сторону. Где, я вас хочу спросить, жил Шумов все это время? В отдельном особняке? На даче? Или хоть бы в отдельной от нас комнате? Нет. Он жил с нами, в нашей семье. Может быть, он бывал в городе один из всех курсантов? Нет. В большинстве случаев он уходил в город с группой своих товарищей. И многие знали, где он бывает; знали людей, с какими он встречался, знали, что они по своему укладу не совсем подходящие люди. В такое трудное для страны время эти люди живут под девизом: «Бери от жизни все, что можно, — все равно война!»

Учитывая все это, я считаю, что с нашей стороны будет просто нечестно, если мы не признаем свою долю вины в проступках Шумова. Мне не понравилось в доме гражданина Янковского, и я перестал там бывать. Сам перестал, а его не вытащил из этого «болотца». Потом, после ряда сомнений, и Капустин порвал с этим домом, а друга оставил. Именно это знакомство впоследствии способствовало падению Шумова.

Почему мы целым коллективом не могли заставить его разочароваться в своих связях? Почему не внушили ему, что настоящие советские люди не живут только своими личными интересами? Конечно, он слыхал официальные беседы, которые проводят с нами начальники, кое-что читал. Но ему не хватало нашего товарищеского слова, чтобы именно все мы сказали свое твердое: «Нет! Нет, не позволим позорить курсантское звание, не позволим позорить нашу авиацию пошленькими недоразумениями!» Скажи мы так, и Шумов сейчас не стоял бы перед нами, и мы бы не теряли свое дорогое время на подобные тяжелые разговоры.

Мне бы хотелось, товарищи, чтобы курсант Шумов остался в наших рядах и стал бы летчиком. У него ведь все данные для этого есть: смелость, подвижность, любовь к этому делу. Если эти качества он разовьет в полезном направлении, он будет хорошим летчиком. Сознавая свою вину, мы должны исправить и свои ошибки. Наше товарищеское осуждение послужит Шумову полезным уроком в жизни. Он поймет свои ошибки и больше их не допустит.