Тайна трагедии 22 июня 1941 года

Сюда необходимо добавить его безумно преступное отрицание белорусского направления главного удара со стороны немцев как «совершенно фантастическое».

И вообще все его взгляды на стратегию ведения войны были преступно парадоксальны. Удивительного в этом ничего нет, ведь Михаил Николаевич не имел серьезного и системного высшего образования вообще, а военного тем более, обладая при этом непомерно амбициозно тщеславием натурального выскочки и «наполеончика».

В процессе следствия Тухачевский еще успел написать весьма большую «пояснительную записку» на 168 страницах о своем «Плане поражения» Красной Армии в первые месяцы войны.

Что касается Тухачевского, необходимо добавить следующее. Его деятельность по организации заговора начиналась еще в 1930 году. Именно тогда два преподавателя академии имени Фрунзе сообщили, что Тухачевский вербует среди военных сторонников для захвата власти. Им устроили в ЦК очную ставку с Тухачевским. Они подтвердили показания, но Тухачевский отказался, а поскольку за него вступились Дубовой, Якир и Гамарник, то вопрос немедленно был закрыт. По этому поводу 23 октября 1930 года И. В. Сталин, находясь на отдыхе в Сухуми, радостно писал В. М. Молотову: «Что касается Тухачевского, то последний оказался чистым на все 100 процентов. Это очень хорошо».

А уже в 1937 году все было иначе. Тухачевского, Якира и их сообщников первым назвал Фельдман в своих показаниях, отобранных следователем Ушаковым, который в отчете в НКВД писал: «Взяв личное дело Фельдмана и изучив его, я понял, что Фельдман связан личной дружбой с Тухачевским, Якиром и рядом крупных командиров… Вызвал в кабинет Фельдмана, заперся с ним в кабинете и к вечеру 19 мая 1937 года Фельдман написал заявление о заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и других». В этом же заявлении Ушаков высказал обвинение в адрес следователя Глебова, который стал сбивать Якира на отказ от дачи показаний. «Я, — пишет Ушаков, — восстановил Якира. Вернул его к прежним показаниям, а Глебов был отстранен от дальнейшего участия в следствии… Мне дали допрашивать Тухачевского, который уже 26 мая сознался у меня…Я также уверенно шел на Эйдемана и тут также не ошибся…». /91/.

Уже в 1955 году, в период хрущевской «реабилитации» председатель комиссии Шверник ознакомил своего шефа Хрущева и с содержанием «записки» «расколовшегося» арестованного комкора Фельдмана своему следователю: «Помощнику начальника 5 отдела ГУГБ НКВД Союза ССР тов. Ушакову. Зиновий Маркович! Начало и концовку заявления я написал по собственному усмотрению. Уверен, что вы меня вызовите к себе и лично укажете, переписать недолго. Благодарю за Ваше внимание и заботливость — я получил 25-го печенье, яблоки и папиросы и сегодня папиросы, откуда, от кого не говорят, но я то знаю, от кого. Фельдман. 31. 5. 37 г».

В деле Фельдмана есть и другие свидетельства того, что он сам, без всякого принуждения, давал «чистосердечные показания».

И, наконец, последний документ, который был грубейшим и подлейшим образом сфальсифицирован и затем обнародован на XXII съезде КПСС по личному указанию Хрущева 43-летним шефом КГБ Шелепиным, документ, который заставил содрогнуться от возмущения и негодования всех без исключения пять тысяч делегатов, и благодаря которому в значительной степени они единогласно приняли резолюцию о выносе тела И. В. Сталина из Мавзолея, как «недостойного лежать рядом с Великим Лениным». Так о чем же вещал и безбожно лгал Шелепин на партсъезде в 1961 году? А вот о чем: «О жестоком отношении к людям, к руководящим товарищам, оказавшимся под следствием», говорит ряд циничных резолюций Сталина, Кагановича, Молотова, Маленкова и Ворошилова на письмах и заявлениях заключенных. Например, в свое время Якир — бывший командующий военным округом — обратился к Сталину с письмом, в котором заверял его в своей полной невиновности. Вот что он писал (по заверению Шелепина): «…я честный и преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей… Я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, к партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».

Оказывается, именно на этом письме Сталин начертал: «Подлец и проститутка», Ворошилов добавил: «Совершенно точное определение», Молотов под этим подписался, а Каганович приписал: «Предателю, сволочи и б… одна кара смертная казнь». /90/.

А теперь попытаемся установить, что реакция И. В. Сталина и его соратников была вполне адекватной содержанию письма. Ради торжества исторической истины письмо Якира должно было прозвучать на съезде полностью, без купюр. Но разве историческая истина интересовала тогда могильщиков И. В. Сталина?! И еще один более резкий вопрос: «А разве можно было верить Хрущеву, этому старому и подлому двурушнику, мошеннику и скрытому троцкисту, который всю свою жизнь ходил в маске лицемера?!