Тайна трех неизвестных

— Ты смотри — пожал я плечами. — А такой хороший вроде. Хлопца Пашкова спас… И вообще…

— Просто отчаянный. Видишь же — дикий человек. От такого всего можно ждать. Еще зарежет. У них у всех кинжалы есть, ты же знаешь.

Меня вдруг охватила горячая волна решимости. После стольких дней вынужденной бездеятельности и скуки душа моя хотела острых ощущений и действий.

— Надо спасать! — Твердо сказал я.

— Самим? — Недоверчиво посмотрел на меня Павлуша. — А осилим?

— А чего там! Возьмем пару хороших дрынов, а если что, такой шум поднимем — все село сбежится. Никуда он не денется!

— Тебя поди из дома не выпустят так поздно. Ты же еще больной вроде как.

— Да какой там больной! Сегодня последний день. Я к тебе в гости пойду, а потом ты пойдешь меня провожать, и мы — фить!

Мне аж самому весело стало, как я здорово придумал.

Мы договорились так: когда Павлуша вечером освободится, то зайдет ко мне и пригласит меня в гости. А я заранее приготовлю парочку хороших палок и спрячу в саду под забором.

Павлуша побежал быстренько обедать — боялся, чтобы на стройке не подумали, что он отлынивает. А я сразу пошел вырезать палки.

О Гребенючке я Павлуше так ничего и не сказал. Не хотелось портить ему настроение. Кроме того, у меня мелькнула мысль: «А ну как Гребенючка с тем грузином заодно…»

Не то, что бы добровольно, а просто он ее запугал и заставил помогать. И всю эту историю с письмами придумал для того, чтобы меня и Павлушу выпроводить из села на время, пока он будет красть Галину Сидоровну. Чтобы мы ему не мешали. Мне так же казалось, что это он был тогда вечером в саду Галины Сидоровны. И он знает, что мы с Павлушей такие хлопцы, что… А раз сегодня он собирается похитить Галину Сидоровну, вот Гребенючка и вывесила на мачту условленный белый флажок.

Я долго выбирал в орешнике подходящие палки, и наконец вырезал два хороших дрына. Оба с такими нашлепками на конце. Просто настоящие палицы.

Я был полон решимости сражаться до последнего. Я рвался в бой. А что? Если бы вашу учительницу собирались воровать, вы бы сидели сложа руки? Как же! Усидишь тут! Хоть она и двойки нам ставила, и из класса выгоняли, но… И ВХАТ вместе с нами организовывала (Васюковский художественный академический театр), и в Киев с нами на экскурсию ездила, и пела вместе с нами, и вообще…

Вот если бы завуча Савву Кононовича кто украл, я бы и пальцем не пошевелил. Или математичку Ирину Самсоновну. Пожалуйста, крадите, на здоровье! Еще и спасибо сказал бы. И связывать помог бы… А Галину Сидоровну — нет! Не позволю! Головы не пожалею!

За обедом я съел здоровенный кусок мяса — с полкило, не меньше. А на картошку даже не взглянул. Дед только крякнул, глядя на мою разборчивость. Но я на дедово кряканье не обратил внимания. Что мне его кряканье, если мне сила нужна. А на картошке силы не наберешь, для силы мяса надо. Это все знают.

Вечером никаких осложнений не было. Павлуша пришел, пригласил меня в гости, я пошел к нему, мы до пол-одиннадцатого играли в шашки, а потом он пошел меня провожать. Мы забрали палки и отправились к Галине Сидоровне. Зашли, конечно, не с улицы, а по тропинке за огородами. Пробрались в сад и затаились в кустах, как раз там, где когда-то лейтенант Пайчадзе от меня прятался. И как я тогда не понял, что это он! На тропинке же даже след от мотоцикла был… Из кустов смородины, где мы сидели, были хорошо видны и сад, и двор, и учительская хата.

Мы видели, как Галина Сидоровна дважды выходила во двор, один раз воду из миски выплеснуть, второй раз — в погреб. Самое странное было то, что она совершенно не волновалась.

— Слушай, — прошептал я Павлуше. — Может, ты напутал? Может, он сегодня красть не будет?

Едва я это прошептал, как на тропинке послышалось тарахтение мотоцикла. Мы прижались друг к другу и замерли. Мотоцикл фыркнул и замолчал, немного не доехав до сада.

«Конспирация, — подумал я. — А что, я бы тоже так сделал».

Через некоторое время на дорожке появилась фигура лейтенанта. Он двигался бесшумно, ступая мягко, как кошка. Прошел мимо, встал возле крайней со двора яблони и вдруг защелкал по-соловьиному. Да так здорово, что если бы стоял не август месяц, можно было бы подумать, что это настоящий соловей.

Скрипнула дверь. Из дома вышла Галина Сидоровна. Вот ду… Вот глупая! Чего она вышла? Из дому же труднее красть, а так…

Он начал ей что-то тихо, но запальчиво доказывать, потом вдруг схватил за руку.

— Пусти! — Рванулась она.

Ну, все! Надо спасать!

Я толкнул Павлушу, мы выскочили из кустов и бросились к лейтенанту. Вместе, как по команде, взмахнули палицами…

— Кунь… Кунь…

Лейтенант выпустил руку Галины Сидоровны и свалился словно срубленное дерево на лесозаготовке.

— Бегите! — Крикнул я что было мочи Галине Сидоровне.

И…

И тут произошло невероятное.

Вместо того чтобы бежать, она бросилась к лейтенанту, упала возле него на колени, обхватила его руками и отчаянно закричала:

— Реваз! Любимый! Что с тобой? Ты жив?

Я не видел в темноте, разинул ли от удивления рот Павлуша, но думаю, что разинул. Потому что у меня нижняя челюсть отвисла, как заслонка.