Тайна царского фаворита

Но мне в горькие дни помогало неискоренимое жизнелюбие, а вот Нина и Анечка особо оптимистичными взглядами на жизнь никогда не отличались. Впрочем, по части трагических переживаний заправляла в их доме все же старшая сестрица, пребывавшая в постоянной меланхолии.

Может быть, потому мы с Ниной когда-то так близко и сошлись, что были совершенно разными и на первый взгляд ее вечная меланхолия и моя необузданная смешливость плохо сочетались между собой. Но другим было трудно с Ниной, а мне – нисколько. Ведь, как известно, волна и камень, стихи и проза, лед и пламень… ну и так далее, по тексту Александра Сергеевича, иначе говоря, единство противоположностей вполне может лечь в основу крепкой дружбы.

Кто знает, почему люди начинают дружить? Дружба – древняя потребность, сложившаяся у людей еще в те времена, когда приходилось плечом к плечу, закрывая спину друга, отбиваться от хищных птеродактилей. Птеродактили с тех пор повымерли, а вот потребность опереться на плечо друга осталась.

Зеленоглазая, вечно задумчивая и грустная Нина считалась самой поэтичной девочкой в нашей гимназии, ее даже прозвали Ундиной. Но когда я, побывав в ее доме, познакомилась с младшей сестренкой Нины, стало ясно, что Анечка, совсем еще крошка, в вопросах меланхолического отношения к жизни пошла в сестру.

– Это кто у тебя, мишка? – спросила я хорошенькую девочку, вышедшую к нам с игрушкой в руках.

– Да, – грустно ответила она, глядя на меня теми же тоскливыми зелеными глазами, что и у Нины, – и у него очень болит лапа. Бедный, он так страдает…

Мне пришлось быстро соорудить повязку из носового платка, чтобы помочь плюшевому страдальцу и хоть немного развеселить его маленькую хозяйку. Я знала, что у сестер недавно умерла мама, и жалела их…

В последний раз я видела Нину в Сокольниках, в новом, недавно построенном частном санатории для больных туберкулезом, куда приехала ее навестить.

У Нины всегда было слабое здоровье, но мне тогда почему-то и в голову не приходило, что она умирает.

Нина сидела на открытой веранде в удобном плетеном кресле и куталась в шаль, хотя день был довольно теплым. Мы поболтали о том о сем, о родственниках, об общих знакомых и даже немножко о политике, как водится между интеллигентными людьми.

Неожиданно Нина замолчала, не ответила на какой-то пустяковый вопрос, погрузившись в свои мысли (такое с ней случалось и прежде), и вдруг попросила меня:

– Леля, пожалуйста, пообещай мне одну вещь!

– Конечно, все что будет в моих силах! Ты ведь знаешь, женщине под силу многое, но в нашей стране ей не всегда дают развернуться.

Я, как завзятая феминистка, приготовилась сесть на своего конька, но Нина перебила меня.

– Не скромничай. Ты-то как раз из тех женщин, кто запросто управится с засухой, пожаром, наводнением, ураганом и бубонной чумой, вместе взятыми, а уж если тебе дадут развернуться…

Боже милостивый, да ведь Нина шутит! Для нее шутка столь редкое и необычное проявление, что смело можно сказать – это неспроста. Я затаила дыхание.

– Леля, я очень беспокоюсь за Анюту, – продолжила моя подруга, снова став совершенно серьезной. – Она, в сущности, еще совсем дитя, хотя успела выскочить замуж и превратилась в молодую даму. Но Аня совершенно не приспособлена к жизни… Я имею в виду житейские тяготы и невзгоды. Если ей в одиночку доведется встретиться с настоящим горем… Ты понимаешь, о чем я говорю? Горе может сломить и уничтожить ее, как хрупкую былинку.

Я решила слегка сбить трагический пафос этой речи:

– Дорогая, зачем заранее ожидать, что жизнь Ани будет наполнена горем, тяготами и невзгодами? Пусть ее ожидают лишь светлые праздники и безоблачное счастье!

– Я не возражаю против безоблачного счастья, – улыбнулась Нина. – Но ты все равно пообещай мне – если со мной что-нибудь случится, я имею в виду… самое плохое, ты не оставишь мою сестру. Пообещай, Леля, что в горе ты будешь рядом с ней, мне некого больше просить.

Грешно было бы отказаться! Конечно же, я пообещала, про себя думая, что люди, оказавшись в туберкулезной лечебнице, сразу становятся такими мнительными…

Впрочем, Нина и в лучшие времена предпочитала видеть во всем лишь темную сторону. Честно говоря, ее нельзя было назвать оптимисткой. Ну что за охота молодой цветущей женщине воображать, будто она находится на смертном одре и обращается с последними заветами к ближним? Нина выглядела прекрасно – она похудела, достигнув необыкновенного, прямо-таки балетного изящества, на щеках играл яркий румянец, глаза, ставшие особенно большими и бездонными, лучились каким-то неземным светом…

Увы, я не понимала тогда, что это за страшная штука – чахотка, и даже мой хваленый внутренний голос молчал, не сочтя нужным подсказать мне, что больше я не увижу Нину живой…

Через три недели она умерла, оставив меня с моим обещанием заботиться об Анюте.

Но легко сказать – заботиться! Анюта всего полгода как вышла замуж, наслаждалась своей новой ролью любящей супруги, и ей было совершенно не до меня.