Тайна царствия

– Мне хорошо известна логика софистов и истины, провозглашаемые циниками, – честно признался я – Я также прошел множество посвящений в различные таинства, но ни одно из них не показалось мне убедительным, несмотря на всю их символичность. Знание философии сделало меня скептиком, и все же я всегда воспринимал реалии этого мира как рану от кинжала, огнем опаляющую мое сердце. Отныне для меня все стало ясно. Я видел, как он умер, а сегодня утром удостоверился в том, что никакая человеческая сила не смогла бы открыть его гробницу. Итак, как ты сам говорил, правда объясняется просто: сегодня утром на этой земле, которая вздрогнув, отверзла могилу, началось его царствие. Это же так просто! Почему я должен верить запутанным рассказам, которые не соответствуют реальным фактам?

– О Марк, да это же просто смешно! – воскликнул прокуратор. – Не забывай, что ты – гражданин Рима! А какой из рассказов выбрал бы ты, Аденабар?

– Владыка, у меня нет собственного мнения на этот счет, – дипломатично ответил центурион.

– Послушай, Марк, – взмолился Пилат, – неужели ты думаешь, что я должен стать всеобщим посмешищем, бросив расположенные в Иудее гарнизоны на поиски человека, воскресшего из мертвых? Разве не так я должен был бы поступить, если бы поверил этим словам? И дать его особые приметы: в левом боку рана до самого сердца, на руках и ногах следы от гвоздей, а кроме того, он утверждает, что является царем иудеев!

Затем еще более убедительным тоном он добавил:

– Давайте облегчим себе задачу выбора верного решения. Я спрашиваю тебя вовсе не о том, какая из рассказанных историй представляется тебе истинной, а о том, какая из них представляется более соответствующей тому миру, в котором мы живем и которому мы будем принадлежать вплоть до конца наших дней. Или, если хочешь по-другому, какой из рассказов кажется более подходящим с политической точки зрения и может удовлетворить как иудеев, так и римлян? А теперь пойми, что какими бы ни были твои заключения, мой долг требует от меня верного политического выбора.

– Теперь я понимаю, почему ты и его расспрашивал об истине! – с горечью заметил я. – Конечно, ты можешь действовать так, как тебе хочется, и я понимаю твое положение. Кроме того, иудеи сами все за тебя решили, представив тебе достоверную историю. подкрепленную подарком, чтобы твое решение стало благоприятным для них. Почему же не согласиться с их версией? Я никоим образом не собираюсь вмешиваться в это дело, чтобы затем ты смог обвинить меня в интриганстве. Я еще не сошел с ума! Однако, если позволишь, я останусь при своем мнении, которое обещаю не разглашать на всех перекрестках!

– Ладно! Все втроем мы пришли к согласию! – заявил без тени тревоги прокуратор – Кроме того, лучше всего обо всем забыть, и чем скорее это случится, тем лучше. Ты, Аденабар, и комендант оставите себе треть суммы, выплаченной священниками, и это справедливо; однако вы вернете каждому из солдат по десять монет, чтобы они впредь молчали. Через какое-то время мы переведем их в пограничные гарнизоны, желательно порознь друг от друга. А если они по неосмотрительности начнут распространять глупые слухи, нам придется принять самые суровые меры.

Я понял, что эта скрытая угроза относится и к моей персоне и что для меня было бы предпочтительнее хранить молчание, по крайней мере до тех пор, пока я нахожусь в Иудее. Впрочем, охотно вынужден признать, что во всем цивилизованном мире не нашлось бы ни единого места, где можно было бы рассказать о том, что мне довелось видеть и пережить. Везде меня воспринимали бы как умалишенного или мифомана, желающего привлечь к себе внимание! Кроме того, при наихудшем исходе Пилат мог бы меня обвинить в провокации политических беспорядков и даже добавить к этому вмешательство в иудейские дела во вред интересам Рима. А в наше время многие были приговорены к смерти по куда менее серьезным обвинениям!

Подумав об этом, я вздрогнул, но обрел утешение в мысли, что я ищу истину не для того, чтобы распространять ее среди других, а для себя самого.

– Надеюсь, – униженно произнес я, когда Аденабар оставил нас, – надеюсь, ты не увидишь ничего предосудительного, если я исследую жизнь этого царя иудеев? Я вовсе не имею в виду его воскрешение, о котором буду молчать, но мне хотелось бы побольше узнать о его делах и учении. Возможно, мне удастся извлечь из этого какую-нибудь полезную мысль? Разве ты сам не признал, что он был необыкновенным человеком?

Пилат почесал подбородок и благожелательно взглянул на меня.