“Я вернулся в партер к началу второго антракта и тотчас же после его окончания опять подошёл к П.А. Столыпину, чтобы передать ему свой разговор с Кулябко, а засим не отходить от него ни на шаг, как делал это всегда, когда министр присутствовал в каком-либо публичном месте. На этот раз П.А. Столыпин, сильно обеспокоенный неопределённостью поступавших сведений, несмотря на мои возражения, приказал мне ещё раз повидать Кулябко. Как потом оказалось, состоявший при министре капитан Есаулов во время антракта находился в фойе. Войдя в коридор, я начал говорить с Кулябко, который подтвердил, что отданное мною в первом антракте приказание о безотлучном пребывании Богрова в своей квартире исполнено. Между тем, как выяснилось впоследствии, Кулябко сказал приезжавшему в театр Богрову уехать домой перед самым началом второго антракта, не потрудившись, однако, так наблюсти за действительным исполнением Богровым этого распоряжения...”
Второй антракт. Высокие чины полиции и отдельного корпуса жандармов вышли посовещаться в фойе. Всё было спокойно.
А Богров уже находился в партере.
Возможно, он и колебался, хотел избежать теракта и до последнего момента был, видимо, в нерешительности: стрелять или не стрелять?
Морозова утверждала: оставив театр, чтобы побывать на квартире и якобы проверить, там ли выдуманные им персонажи, он вообще хотел выйти из игры. Возвращаясь, он знал, что охрана в театр его не пропустит. Но судьба вела его к роковому концу, и игра, придуманная им, превращалась в реальную трагедию. На ступеньках театра его встретил Кулябко, который сам провёл Богрова в театр.
Думаю, что Морозова была права. Ведь сам Богров произнёс на следствии: “Если бы меня кто-то окликнул, я бы от своей мысли отказался”.
Никто его не окликнул. Никто не остановил.
Свидетели того события оставили нам свои воспоминания. Каждый увидел те трагические минуты по-своему.
“...1-го вечером в театре произошло пакостное покушение на Столыпина. Ольга и Татьяна (великие княжны, старшие дочери царя. —
Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой. Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь. Он тихо сел в кресло и начал расстёгивать китель. Фредерикс и проф. Рейн помогали ему.
Ольга и Татьяна вошли за мною в ложу и увидели всё, что произошло. Пока Столыпину помогали выйти из театра, в коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей, по-моему — к сожалению, — полиция отбила его от публики и увела его в отдельное помещение для первого допроса. Всё-таки он сильно помят и с двумя выбитыми зубами. Потом театр опять наполнился, был гимн, и я уехал с дочками в 11 час...”
“Я был на линии 6 или 7 ряда, когда меня опередил высокий человек в штатском фраке. На линии второго ряда он внезапно остановился. В то же время в его протянутой руке блеснул револьвер, и я услышал два коротких сухих выстрела, последовавших один за другим. В театре громко говорили, и выстрелы слыхали немногие, но когда в зале раздались крики, все взоры устремились на П.А. Столыпина, и на несколько секунд всё замолкло. П.А. как будто не сразу понял, что случилось. Он наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны, под грудной клеткой, уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: “Всё кончено!” Затем он грузно опустился в кресло и ясно и отчётливо, голосом слышным всем, кто находился недалеко от него, произнёс: “Счастлив умереть за царя”. Увидя Государя, вышедшего в ложу и ставшего впереди, он поднял руки и стал делать знаки, чтобы Государь отошёл”.
“Вбежав в зал, я увидел, что в царской ложе никого не было, а на пересечении левого продольного прохода и поперечного видна была кучка людей, наносивших удары какому-то человеку — очевидно преступнику.