Тайна «Утеса»

— Что? Нет, я ведь отослала флакон с духами Памеле. Откуда же этот запах? — Она вскочила на ноги, затаив дыхание от охватившего ее предчувствия. — Он и здесь появляется? Что это значит?

Бесполезно было скрывать от нее правду и что-то придумывать.

— Стелла, — сказал я, — постарайтесь не слишком волноваться. Запах мимозы никогда не предвещает ничего дурного. Мне кажется, он означает, что где-то поблизости Кармел.

На лице у Стеллы не промелькнуло даже тени испуга. Она была спокойна и сосредоточена. Стоя рядом со мной и держа меня за руку, она внимательно прислушивалась.

— Это Кармел плачет? — спросила она.

Да, это рыдала Кармел, теперь уже невозможно было спутать ее плач с шумом ветра. Если бы рядом с нами страдал живой человек, его рыдания вряд ли звучали бы явственней, чем тоскливые горькие стоны Кармел.

Стелла тихо сказала:

— А вдруг она сможет меня услышать? Вдруг она меня поймет?

Она бросилась к дверям, будто торопилась к кому-то на выручку. Я остановил ее:

— Подождите! — и вышел в холл сам.

Холода пока не чувствовалось, змеящихся струек тумана тоже не было видно, на площадке второго этажа уютно светился красноватый огонь печки. Я потушил свет в холле и в детской, чтобы проверить, не клубится ли где-нибудь зловещее облако, но ничего не заметил. Только из детской по-прежнему доносился жалобный плач и струился запах мимозы.

— Кармел в детской, — сказала Стелла.

Она стояла в освещенных дверях гостиной и смотрела на меня. Глядя на ее прелестное лицо, исполненное решимости и спокойной уверенности в том, что она в силах помочь своей матери, я почувствовал, как мое беспокойство стихает. Стелла обратилась ко мне:

— Родерик, если вы позволите мне пойти сейчас в детскую, мне кажется, я потом всю жизнь буду счастлива. Но я поступлю так, как скажете вы.

Однако, увидев по моему лицу, что меня страшит это намерение, она огорчилась, и я понял: запрещать ей — бесчеловечно.

— Ступайте, Стелла, — сказал я. — Только оставьте дверь открытой.

Стелла тихонько скользнула в темную детскую, а я остался в холле. Сначала я слышал только всхлипывания Кармел и легкое, взволнованное дыхание Стеллы. Было полное впечатление, будто в детской два человека. Потом Стелла заговорила. Она начала произносить какие-то испанские слова, обрывки фраз, потом перешла на английский. Но ни слова, ни язык, на котором они произносились, не играли роли. Главное было, как нежно и ласково звучал голос Стеллы. Он поднимался и падал, утешал и успокаивал, словно мать напевала ребенку тихую, исполненную любви и заботы колыбельную: «Madre mia, madre carissima» ²⁷, — услышал я. Когда Стелла умолкла, в детской наступила тишина. Оттуда не доносилось ни звука, слышался только шум ветра за окнами. Всхлипывания стихли, запах мимозы исчез.

— Покойся с миром, — раздался в детской голос Стеллы, а через минуту она шепотом окликнула меня: — Родди! Она исчезла! Я верю, что она обрела покой!

Стелла вся дрожала. Я обнял ее. Я шептал ей, что никогда не встречал такой благородной, такой храброй девушки, что никто на свете не решился бы на такой поступок и что никто на свете не может с ней сравниться. Я сказал ей, что, если она не полюбит меня, я не смогу дальше жить.

— Но вы же знаете! Милый мой, вы же все знаете, — прошептала Стелла. — Я сама чуть не умерла без вас.

* * *

Памела уже несколько раз окликала нас, пока я не понял, почему она зовет, и не открыл дверь в холл.

От резкого холода у меня перехватило дыхание. Я втолкнул Памелу в детскую и потушил в холле свет. Я хотел видеть, с чем мне предстоит сразиться. Нас ждала встреча с Мери. Что ж! Пусть покажет, на что она способна!

С трудом передвигая вдруг ставшие невероятно тяжелыми ноги, я добрался до нижних ступеней лестницы и посмотрел на площадку второго этажа. Мери уже стояла там. На этот раз она была выше, чем прежде, очертания ее колебались, становились определеннее и слабо фосфоресцировали. Медленно и плавно призрак поплыл мне навстречу. Я явственно видел лицо, глаза на котором разгорались все ярче. Не хотел бы я, чтобы Стелла увидела этот взгляд!

Я поднялся на вторую ступеньку, обеими руками вцепившись в перила у себя за спиной, — только так я и мог удержаться на ногах, колени у меня подгибались, меня била дрожь; казалось, плоть моя отделилась от костей, а кости превратились в лед. Я силился заговорить, но голос мне не повиновался. Я услышал свой шепот и хриплый смех. Да! Я смеялся. Смеялся, потому что понимал нелепость происходящего. Как мы боялись незлобивую, безобидную Кармел, как трепетали перед ней, как легко успокоила ее Стелла. А Мери!

Да она просто смехотворна — взять хотя бы ее лживые уловки со стаканом во время сеанса и все эти ее ночные явления перед нами! Жалкий несчастный призрак — что знала она в жизни? Ничего — ни радостей, ни счастья, ни упоения безрассудной любовью!

Светясь и колыхаясь, Мери возвышалась передо мной на площадке, а я, шаг за шагом, подтягивался по перилам все выше, обливая грозный призрак ядовитым презрением: