Тайна «Утеса»

Приехав домой, я оставил машину в подъездной аллее и поднялся на холм; мне открылся мой любимый вид: безграничные просторы моря и вересковых пустошей всегда успокаивали мятущиеся мысли, но сейчас Я не почувствовал облегчения. Я любил Стеллу, но причинил ей вред, может статься непоправимый. Моя любовь была столь простой и естественной, что никак не вписывалась в громыхающую неразбериху нашей цивилизованной жизни. Она была связана корнями с вечной, никогда не меняющейся природой и всем, что есть неизменного в душе человека. И при этом я лишил Стеллу покоя! Что теперь делать? Еще вчера я был убежден, что сумею заставить Стеллу полюбить меня воображал, что открою перед ней такое счастливое будущее, о каком она и мечтать не могла, а сегодня я стал ее врагом, и скоро она будет для меня недосягаемой «Моя внучка уезжает за границу!»

Я застал Памелу в гостиной, она читала объемистое письмо, написанное на тонкой бумаге.

— Отчет Несты за последние месяцы, — сказала она со слабой улыбкой и положила письмо на стол.

С лестницы доносился тихий плач Лиззи. Она подметала и всхлипывала в такт движениям щетки. Значит, объяснение с Памелой довело ее до слез. Ну что ж, Лиззи причинила нам много хлопот.

Я рассказал Памеле, что оставил Стеллу в глубоком горе, что она решила больше не видеться с нами, пока мы не разрешим ей бывать в «Утесе», передал свой разговор с капитаном Памела расстроилась.

— Он отправит ее назад в эту школу, — сокрушалась она. — Ей же предлагали остаться там не то воспитательницей, не то учительницей. Неужели она вернется в эту тюрьму? И ни одной родной души рядом.

Я сел на диван возле окна, терзаемый самым бесплодным из всех терзаний — угрызениями совести. Чем дальше от нас окажется Стелла, тем лучше для нее — так мне казалось в ту минуту.

— Это ее погубит, — продолжала Памела.

— Едва ли скорей, чем наши старания, — ответил я с горечью. — Капитан прав, что отсылает ее, и вообще, он во всем оказался прав.

Памела покачала головой.

— Разве ее отъезд поможет при том, что она пережила? При том, как она захвачена своей мечтой о матери? Она ведь ничего не забудет. Она будет страдать, чахнуть и заболеет Родди, мы не должны допускать, чтобы она уехала.

Я обрушился на Памелу, но по существу, на самого себя.

— Ради Бога, — кричал я, — перестань считать себя ангелом-хранителем Стеллы! Это не так! Мы с тобой только и делаем, что портим ей жизнь ради собственного удовольствия! Оставь ее в покое хоть теперь!

Молчание длилось долго, достаточно долго, чтобы я мог оценить безобразную несправедливость моих слов. Как теперь поступит Памела? Обычно она не спускает грубость, но никогда не грубит в ответ — просто тон у нее меняется.

— У нас есть еще одна возможность, — сказала она сдержанно. — Мы можем оставить этот дом.

— И куда денемся? На что будем жить? И вообще, чему это поможет?

— Обо мне можешь не беспокоиться. На, прочти. Последнюю страницу.

Она протянула мне письмо Несты. Пробежав глазами рассуждения о почве, луковицах и удобрениях, я наконец добрался до следующего:

«Если сможешь вырваться на три месяца, приезжай, составишь мне компанию. Работать придется много, но себя прокормишь. Я все время жалею, что наш план хозяйничать вместе сорвался, и действительно буду рада — приезжай, когда захочешь. И мама будет довольна. Кроме того, у тебя хорошо подвешен язык, ты не лезешь за словом в карман, так что в Дублине будешь как рыба в воде».

Я вернул Памеле письмо.

— Что ж, если не сможешь больше выносить здешнюю жизнь, у тебя всегда есть приют.

— А у тебя?

— Ну, писать пьесы можно и на чердаке.

Мы помолчали. Я слышал, как в холле тикают старинные часы. В комнате было тепло и светло от льющегося в окна солнца. По заливу плыли две яхты.

— Прости меня, Памела.

— Тебе скверно, Родди, я понимаю, — ответила она. — Хуже, чем мне. Но я не думаю, — добавила она медленно, — что было бы правильно уехать сразу. Все равно уже слишком поздно, я имею в виду Стеллу. Ее жизнь изменилась и никогда не станет такой, как прежде. По-моему, нам надо остаться и помочь ей.

Я не ответил. Несколько дней назад я уже начал красить деревянные полки в оранжерее. И сейчас, надев комбинезон, я пошел продолжать работу, оставив Памелу писать письма. Но внезапно она вошла в оранжерею и остановилась в дверях, наблюдая за мной.

— Я вот о чем подумала, — сказала она. И сразу я увидел нас детьми в Кембридже: я рассматриваю сломавшийся велосипед, а рядом Памела в гимнастическом костюме, волосы заплетены в косички. Она умудрялась всегда оказаться рядом, если со мной что-нибудь происходило. И наготове у нее всегда имелся спасительный план — плод ее уже тогда изобретательного ума. «Я вот о чем подумала», — говорила она обычно.