Тайна утопленной рамы

Мы с Ванькой жадно слушали, и даже забыли про старый гвоздь, который следовало удалить, прежде чем отец пройдётся по этому месту рубанком.

— Навроде того, — ответил Гришка. — И ещё потому что я многих знаю. Ко мне до сих пор за советом идут, если надо что барыгам побыстрее продать. Вот, только на днях был случай, как раз с иконой. Есть мужичонка один, он у нас в цехе прибирается да ещё время от времени всякую подсобную работу выполняет. Пьющий, в общем, мужичонка. И спрашивает он у меня, не знаю ли я, кому можно икону продать. Хорошая, говорит, икона, семнадцатого века. Я поинтересовался осторожненько, откуда она у него — мне ж, понимаешь, Семеныч, с любыми сомнительными вещами и за версту иметь дело нельзя. Сцапают, скажем, мужичка, да узнают, что именно я дал ему наводку, куда краденую икону сбыть, пусть даже и не зная, что она краденая — меня ж на всю катушку укатают за соучастие, припомнив старые грехи. Но этот мужичок заверил меня, что все чисто, у него бабка старая умерла, и икона её, из поколение в поколение передававшаяся. Он, мол, давно на эту икону покушался, но бабка ни в какую — святыня для неё семейная, и все тут! А теперь, после её смерти, у него вроде как и руки развязаны.

— И сколько ж он хотел за икону? — поинтересовался отец.

— И я то же самое спросил! — охотно откликнулся Гришка. — Он почесал в затылке и говорит: «Много, очень много. Я ж понимаю, что икона ценная. Меньше, чем за семьсот рублей не отдам».

Отец насмешливо присвистнул.

— «Очень много»! Да для икон семнадцатого века даже самый скромный счёт на многие тысячи идёт, так?

— Все так, — ухмыльнулся Гришка. — Но ведь этот мужик в других категориях мыслит. Бутыль самогона — десять рублей, а кое-где и по восемь сторговаться можно. Чуть не сто бутылок самогона выходит — это ж почти до Нового года можно жить себе в удовольствие!

— И что ты ему ответил? — спросил отец.

— Посоветовал к отцу Василию обратиться, — сообщил Гришка. Отец Василий — это был наш местный священник, человек редкой энергии и доброты. Отец иногда, добродушно посмеиваясь, говорил ему: «Ну, вы, батюшка, прямо полковой поп! И грехи замолите, и под огнём не сробеете!» «Всё верно! — в тон отцу отвечал отец Василий. — Только не полковой, Семеныч, а партизанский. Потому что всё, что я делаю — сплошная партизанщина!» «Партизанщиной» отец Василий называл организацию бесплатных обедов для бедствующих пенсионеров, сбор одежды для детей из «трудных» семей и прочие подобные дела. — Я, значит, сказал мужичку, что, надо думать, отец Василий деньги достанет, а икона при этом в должные руки попадёт, не к спекулянтам каким-нибудь. Всё-таки, говорю, если для твоей бабки это святыня была, так уважь её волю, чтобы икона в дурные руки не попадала. А то, говорю, ты ведь знаешь, нарушать волю покойничка — это себе в убыток бывает. Он и согласился…

— И был он у отца Василия?

— Нет, — ответил Гришка. — Через два дня, когда он опять появился, я спросил у него, как у него с иконой. «Да никак! — ответил с досадой. — Сеструха с мужем из своей Твери мигом примчались — мол, мы тоже наследники и без нас бабкино имущество продавать нельзя. Ни единой мелочи, говорят, трогать не смей, пока мы с тобой все официально не поделим, кому что. Так что икона, можно сказать, арестована.» Ну, и попросил, конечно, пятёркой его выручить.

— Выручил? — спросил отец.

— Выручил, — хмыкнул Гришка. — Он ведь и ещё придёт. А как до двадцати рублей долг набежит, я его отработать заставлю. Часть огорода мне перекопать, или что там. Он ведь в соседней деревне живёт.

Гришка жил не в самом Городе, а в деревне неподалёку от города, минутах в пятнадцати от шоссе, огибающего дальний, глубоко вдавшийся в сушу, край заповедника.

— Хитёр! — покачал головой отец.

— А с такими, как этот мужичок, иначе нельзя, — возразил Гришка. — Если они не будут знать, что всякий долг отрабатывать придётся, они без конца будут из тебя пятёрки и десятки тянуть.

— Так что с этими скупщиками икон? — вернулся к началу разговора отец.