Тайна Высокого Замка

— Ну ладно, пионер, ты один иди.

— Под мою ответственность прошу, пустите Петрика. Один я не найду так быстро товарища Ковальчука.

— Ладно. Вы только обережно там.

Кивнув друзьям, Юра и Петрик без оглядки побежали к ремонтным мастерским.

Дым выедал глаза, до тошноты пахло гарью. Поблизости что-то взрывалось, от чего дрожала вся земля. Недалеко от депо мальчики увидели группу рабочих. Они поджигали состав. Петрик от ужаса даже глаза закрыл. Ну да, они поджигали вагоны…

Тревога охватила Петрика. Надо скорей найти отца, надо ему всё рассказать. Зачем они жгут вагоны? — не понимал он.

В мастерских было пусто. И Петрику уже показалось, что они ни за что не найдут в этом огне, дыме и грохоте отца.

— Просто-таки пекло! — сплюнул Юра.

— Татку! — бросился к отцу Петрик.

Ковальчука едва можно было узнать. Волосы опалены, лицо — в саже, комбинезон обгорел. И только глубоко запавшие глаза, как всегда, светились ласково и спокойно.

— Тату, — подозрительно озираясь в сторону депо, тихо заговорил Петрик. — Они… Они вагоны палят…

— Так надо, сынку, — погладил его по голове отец. — Паровозы уже угнали. Ни один вагон не должен достаться врагу…

— Михайло Гаврилович, — стараясь перекричать грохот, царящий вокруг, прильнул к уху Ковальчука Юра. — Мартын Ткачук не тот, за кого он себя выдаёт…

— Да, да, — быстро закивал головой Петрик. — Это тот… поляк из бара «Тибор»…

— Что ты там сочиняешь! — точно от осы отмахнулся Ковальчук.

— Он хотел убить вашего сына… Петрик его узнал, хотя тот был переодет в монаха… Мы его встретили там… около Стрелецкого парка… Петрик его узнал…

— Ерунда! — сердито проговорил Ковальчук.

— Ох, тату! — почти в отчаянии воскликнул Петрик. — Он и Владека тогда хотел…

Назойливо завыли сирены.

Показалось несколько немецких бомбардировщиков. Они летели так низко, что казалось — стоило бросить камень и можно было попасть в них.

Чьи-то сильные руки подхватили Петрика, и в один миг он очутился за угольной насыпью.

Самолёты пронеслись мимо.

— У-у, гады!

— Кинут бомбы в городе, — обращаясь к Ковальчуку, проговорил человек, желавший оградить Петрика от возможной гибели. — Сколько людей пострадает…

Подавленный, угнетённый и почти оглушённый, стоял Петрик рядом с Мартыном Ткачуком не в силах вымолвить слова. Монтёр был в замасленном комбинезоне, лицо в саже, в глазах боль и тревога за судьбу людей, которые невинно пострадают. И тут Петрик почувствовал свою беспомощность, как бывает во сне.

Юра был смущён не меньше. Его маленький друг явно обознался. Этот рабочий, конечно, никак не походил на монаха, которого сейчас, несомненно, преследуют.

— А ну, хлопцы, марш домой! Матери, небось, с ума там сходят…

— Тату, а мамы дома нет…

— Уже воротилась. Бегите, дома беспокоятся!

И Ковальчук вместе с Мартыном Ткачуком побежали к группе рабочих, о чём-то совещавшихся.

А в это время за женой командира и сыном приехала из штаба машина. Семье военного было предложено немедленно эвакуироваться из города.

— Куда же он мог уйти? — нервничала Галина Максимовна.

Дарина, как только могла, старалась успокоить её. А сама с трудом скрывала тревогу, клянясь в душе хорошенько отодрать Петрика, которого уже на замке не удержишь!

— Подумать только, почти два часа ждёт машина… — не находила себе места мать Юры. — Уйти, не оставить даже записки… Это так непохоже на Юру… так непохоже… С ним что-то случилось!

И сердце не обманывало Галину Максимовну.

За короткое время город стал неузнаваем: люди уже не шли, а только бежали, горело много домов, из окон выбрасывали вещи. А возле них плакали дети и старики.

Юра бежал всю дорогу, думая о матери.

— Опять пожар! — вдруг крикнул Олесь.

— Так это… наша школа горит!

Пламя вырывалось из окон класса, рядом с пионерской комнатой.

— Там наше знамя, — прошептал Юра. Сжав губы, он круто повернулся, побежал и исчез в вестибюле школы.

В эту же минуту завыла сирена.

— Тревога! — крикнул Олесь.

— А Юрко? — порывисто дыша, посмотрел на друзей Петрик.

— Видишь? Люди в бомбоубежище тикают! — сорвался и побежал Василько.

Петрик топтался на месте. Как мог он покинуть Юру! Это было равносильно измене…

А гул моторов приближался…

— Убьют! — рванул Олесь Петрика, увлекая его в бомбоубежище, на пороге которого их ждал дрожащий, перепуганный Василько.

В подвале темно, душно. Кто-то плачет, стонет. Неожиданно раздался пронзительный плач грудного ребёнка.

Гудит земля. Никто не знает, уйдёт он из этой тьмы живым или нет.

— Кончилось, пошли! — наконец говорит Олесь.

Озираясь по сторонам, выходят из подвала люди, жмурясь от солнца.

— Юра! Живой! — не помня себя от радости, мчится к другу Петрик, Василько и Олесь бегут вслед за ним.

А Юра стоит возле рекламной тумбы, словно окаменевший, прижимая к груди своё пионерское знамя.

На мотоциклете подлетел военный. Его стальную каску покрывал тяжёлый слой пыли, за спиной скатанная шинель и автомат.

— Ты что стоишь, пионер?!

— Он знамя спас, дядя… Наша школа горит… — взволнованно показал Олесь.

— Знамя надо спрятать, сберечь, — сказал военный. — К городу подходит враг…

И мотоциклет шумно помчался по опустевшей улице.