Тайна Высокого Замка

— Клевета на великого патриота. Это измышление пана Грушевского Ему за это щедрый гонорар заплатила буржуазия, которой он с рабской угодливостью прислуживал, продавая интересы всего трудового украинского народа…

Бауэр был предупреждён о резкости суждений профессора Квитко, его горячности, но это… но уже неприкрытый большевизм!..

Профессор страстно говорил, заставляя себя слушать.

— Мне незачем говорить о колониальной политике царизма. Вы ведь сами отлично знаете, что это ничего общего не имело с русским народом. Ход исторических событий подтвердил, что присоединение…

— Я не нуждаюсь в большевистской пропаганде, герр профессор! — холодно прервал Бауэр. — Вам заплатят утроенный гонорар, и вы напишете то, что нам нужно. Вы старик, а старики любят комфорт…

— Скажите, какой ценой вы заплатили за свой комфорт? — в тоне профессора прозвучал убийственный сарказм. — Как мне известно, эти картины — собственность народа. Их не могли вам продать…

Багровые пятна выступили на лице Бауэра. Глаза его округлились, и весь он стал похож на тугой, не в меру надутый мяч, который вот-вот лопнет.

В два прыжка Бауэр очутился за спиной профессора. Выстрел в затылок оборвал большую, светлую и честную жизнь профессора Квитко.

Глава вторая. Обман

Петрик и Василько сидели на порожке и накладывали в баночки ваксу собственного производства. Нужда заставила их стать уличными чистильщиками обуви, чтобы заработать на кусок хлеба.

Во двор, словно угорелый, забежал Йоська.

— Поджигают! — закричал он, отчаянно жестикулируя руками. — Чтоб я так жил, поджигают!

— Тсс… — приложил палец к губам Петрик показывая глазами на открытые окна виллы, откуда доносилась игра на рояле. — Ну, чего там ещё… говори толком.

— Я и говорю толком: под-жита-ают!

— Видали его! Что поджигают?

— Синагогу.

— Зачем?

— Немцы…

— Скажешь! — отмахнулся Василько. — Грешно храмы палить, немцы бога побоятся…

Но то, что Йоська видел, была не галлюцинация. Он бежал к своей тёте на Жовковскую улицу. Ну, что правда, то правда, немножко он задержался около красивого дома на Снежной улице — это недалеко от Старого Рынка. Из окон дома выбрасывали узлы, подушки, детскую коляску. Какая-то женщина кричала, плакала. Вот смешная! Раз есть приказ освободить квартиру для приезжих из Германии немцев, так что ей поможет кричать? Разве она не знает, что лучшие квартиры и даже целые улицы теперь освобождают для них? Листопада — это же самая красивая улица во всём городе! А кто теперь там живёт? Только немцы!

И вот шёл себе Йоська и видит, около синагоги на Старом Рынке остановилась большая зелёная машина, крытая брезентом. Из неё выскочили немецкие солдаты и, если Йоська не ошибается, с немцами был батько Данька-пирата…

— Ну, ну, дальше! — жарко дыша, торопил Петрик.

— А дальше они начали носить в синагогу большие ящики. Чтоб я так жил, я сразу догадался, что это мины… Вдруг выбегает, ну, этот как его… шамес[17] и кричит: «Гевалд! Помоги-и-итее!» Потом в него немец выстрелил, и он уже больше не кричал… О, слышите взрывы? — насторожился Йоська. — Это там… На Старом Рынке…

— Бежим туда!

Через десять минут они уже были на Старом Рынке.

— Ух, ты-ы! А народу сколько!.. — тяжело дыша остановился Петрик.

Странно, но на этот раз немцы не разгоняли людей, хотя с минуты на минуту должен был наступить полицайцайт.

Огонь бесновался, развевая космы копоти. А неподалёку, как на параде, гарцуют немецкие всадники.

Вокруг шныряют журналисты, отчаянно накручивает киноаппарат какой-то с виду иностранец, а больше всех суетится, бегает лысоватый человек в бежевом пальто. Он то станет на колено, то присядет, я один раз даже на живот лёг — и всё фотографирует, фотографирует…

— Кто же это поджёг? — спрашивает пожилая толстая полька лысого с фотоаппаратом.

— Известно кто — народ!

— Какой народ? — недоумевает женщина.

— Украинский! Вы же знаете, как они ненавидят этих…

— Неправда! — перебил лысого Петрик. Выталкивая вперёд дрожащего от страха Йоську, он почти кричит: — Вот, он своими глазами видел! Это немцы подожгли! Правда, Йоська? Ты не бойся, скажи…

— Чтоб я так жил… — пролепетал Йоська.

И мальчики не успели даже опомниться, как их уже выволакивали из толпы какие-то люди в гражданской одежде.

По пустынным, онемевшим улицам, с наглухо закрытыми окнами домов, переодетые гестаповцы гнали трёх мальчиков, время от времени давая им затрещины.

— Обман!.. Всё у вас обман! — упирался Петрик, утирая кровь, побежавшую у него из носа.

— Заткнись! — сквозь зубы процедил тащивший его гестаповец и ещё раз ударил мальчика по голове.

На площади Смолки Петрика, Василька и Йоську втолкнули в широкую дверь огромного каменного дома, откуда редко кто возвращался. Люди обходили этот дом с опаской.

Мальчиков ввели в кабинет следователя гестапо.

— Так ты говоришь, што витил, кто сделал пожар? Скаши, я буду наказать! — миролюбиво улыбался следователь. Его ноги в ослепительно начищенных сапогах покоились на мягком пушистом ковре под письменным столом.

— Ты не бойся, Йоська, скажи… — шепнул Петрик, подталкивая локтем товарища.