Тайна Высокого Замка

— Ну, так слушай. Как увидишь, что пчёлы облепили жёлтую акацию, то к дождю.

— Да ну?

— Так, так. Всегда знай, перед ясной и сухой погодой в цветах жёлтой акации мало выделяется сладкого нектара. А как приближается непогода, — много. Вот и кружатся возле неё пчёлы. Понял?

Как-то дедушка заметил:

— Гляди, Лесь, рыба ушла на дно и стоит там, как мёртвая. То перед бурей.

И они едва успели вернуться домой, как разразилась буря.

После всего пережитого в городе, потеряв всех, Олесь почему-то жил в постоянной тревоге, боясь, что с дедушкой что-нибудь может случиться. Он ни на шаг не отходил от старика, даже не подозревая, как это бесило графского управляющего, человека подозрительного, жёлчного, с лицом, похожим на морду хорька.

— Всё с мальчишкой няньчишься, — шипел он на Сильвестра.

— На всём свете я один только у него и остался. Сиротинка он круглая, — оправдывался Сильвестр.

Вскоре Олесь научился помогать дедушке очищать графские ставки от жаб и разных мелких сорных рыб. В этих ставках выращивались зеркальные карпы.

Правда, попробовать этого карпа Олесю так ни разу не пришлось. Уж очень строг был графский управляющий. Он так и ходил по пятам за стариком и мальчиком, словно у тех только и было на уме, что таскать графских карпов.

— Пусть пан управитель ими подавится, — хмуро плевался Олесь.

— У него своё на уме. Выслеживает, вынюхивает. Разные люди теперь по лесу ходят… А вдруг старый Сильвестр кому помог, спрятал, подкармливает… Соображаешь?

— Ах, вот она какая политика!

В свободное от работы время Сильвестр и Олесь брали удочки, садились в утлую, совсем почерневшую от времени лодчонку и, спрятавшись в прибрежном тростнике, ловили карасей. Их здесь водилась тьма-тьмущая.

Ещё не было случая, чтобы Сильвестр и мальчик возвращались домой с пустыми руками. Одним словом, пока не голодали.

Богаты леса графские! Начинаются они сразу за левым холмистым берегом Верещицы и, кажется, нет им конца и края. До войны много зверя и птицы в них водилось. Тут были и кабаны, и козы, а зайцев — не счесть!

На время охоты управляющий всегда назначал Сильвестра главным гаевым[19]. Это было трудное занятие, не по годам дедушке. Надо было бегать по лесу, как собака, поднимать зверя и направлять его под выстрел пана стрелка. Но что поделаешь, так приказывал граф, перечить было нельзя. Да и в самом деле, кто же лучше Сильвестра знал лес, звериные тропы, ходы и выходы зверя?

В это утро управляющий, распахнув ударом ноги дверь, вошел в хату.

— Тут ты, старый? — спросил он, хотя прекрасно видел, что Сильвестр и внук сидят за столом и хлебают из миски уху.

— Карпом лакомитесь? — спросил он.

Сильвестр промолчал.

— Эге, голубчик, — пристально глядя на Олеся, внезапно проговорил управляющий, — да ты силён, как бык! Нечего тебе деду мешать, да графский хлеб даром есть… В Лелеховку на наш лесопильный завод работать пойдёшь! Там коней водить будешь.

— Побоитесь бога, пане управитель, — испуганно забормотал старик. — С вашего тартака[20] его могут угнать в Неметчину… Люди говорят, уже и таких угоняют…

— Не болтай чепухи! — раздражённо, жёстким тоном, надменно бросил управляющий. — Завтра с утра пусть явится!

И, не взглянув на старика, вышел, шумно захлопнув дверь.

— На вот, выкуси! — свирепо вскочил дедушка, показав кукиш. — Ох, кровосос!.. Так, так… Пойду к графу, в ноги поклонюсь…

— Станете унижаться, дедушка, я от вас утеку!.. Плевать на этого графа и на этого управителя…

— Ах ты, господи! Да ты ещё не знаешь нашего змеюку-управителя… Это он тебя в Неметчину хочет угнать… Он с немцами заодно… Ох ты!.. Не было его тут, ирода, около двух лет, так народ голову поднял… Люди нарадоваться не могли… Как утекли граф и управитель в Варшаву, а тут, значит, советы зашли. Землю меж бедняков поделили… Пришли к твоему деду военные люди в зелёных фуражках, говорят: «Дедусь, а у вас хата вот-вот повалится…» Хорошие то были люди, внучек…

— Советские пограничники, — задумчиво промолвил мальчик.

— Одного… всего израненною… — голос Сильвестра упал до шёпота, — прячет у себя за кузней Петро Мороз… Я ему лекарствами помогаю.

— Вот здорово!

— Ты только смотри…

— За кого вы меня, дедусь, принимаете? — даже обиделся Олесь.

Эсэсовский карательный отряд обрушился на Лелеховку внезапно. С громкой бранью, толкая крестьян в спины прикладами автоматов, эсэсовцы гнали мужчин, женщин, стариков и детей к небольшому лесистому холму, под которым стояла хата кузнеца Петра Мороза.

Толпа у холма всё росла, росла, и голоса, теперь уже тихие, отдельные робкие возгласы, сдавленный шёпот, крик ребёнка сливались в гневный шум, какой царит в старом лесу перед бурей.

— Боже, они обливают Петра бензином! — испуганно крикнул кто-то в толпе. И сразу стало тихо, так тихо, что было слышно, как гудит за лесом лесопилка.

— Душегубы… — с болью прошептал Сильвестр, прижимая к себе внука.

Высокого роста, на целую голову выше своих палачей силач Петро Мороз смотрел с грозным презрением на тесно обступивших его гитлеровцев. Могучие руки кузнеца были выкручены и связаны за спиной, а на груди болталась доска с надписью: «Я партизан!»