Тайна забытого дела (Справедливость - мое ремесло - 2)

- Согласен. Но торопливость, Валентин Николаевич, недопустима. Очень соблазнительно сказать себе: вот преступление, а вот и преступник, подобрать к этой гипотезе факты, что-то отбросить, что-то подкрепить, нанизывая все, что пригодно для обвинительного заключения, на один шампур. И следствие продвигается вперед, и все дальше от... истины, и ближе к конфузу, когда на суде все рассыплется, словно карточный домик.

- Вы хотите обвинить меня в необъективности, Дмитрий Иванович?

- Об объективности немного позже, хорошо?

- Хорошо. Но ваши мысли, Дмитрий Иванович, о давних связях Андрея Гущака, которые, мол, выявились теперь и привели к трагедии, еще дальше от истины. Какие бы ни были когда-то у старика знакомства, они никак не могли сразу возобновиться. Прошло-то уже сорок лет с гаком! Рассеем внимание, растратим силы на установление давних связей убитого, еще год будем возиться. И скорее всего - безрезультатно. Ваши соображения не конструктивны, Дмитрий Иванович!

- Я, Валентин Николаевич, никаких версий не выдвигаю и ничего категорически не отрицаю. Я просто призываю и себя, и вас ко всестороннему расследованию.

Валентину Субботе вспомнилось дело художника Сосновского, когда Коваль поверил в версию, которая сама шла в руки и вывела этого опытного оперативника, а за ним и следователя на ложный путь. "Теперь он стал чрезмерно осторожным, - подумал Суббота, - потерял уверенность в себе и перестраховывается, дует на холодную воду".

- Но здесь все ясно, Дмитрий Иванович. Вскоре лейтенант Андрейко закончит знакомство с окружением молодого Гущака, и у нас появятся дополнительные доказательства. Я, например, убежден, что убийца - Василий Гущак, и потому выпустить его не могу.

Коваль развел руками.

- Но предварительное следствие не решает вопроса о виновности. Тем паче, если Андрейко не найдет доказательства для обвинения, а, скажем, установит алиби подозреваемого.

- Потому и выпустить его боюсь. Чтобы не состряпал себе фальшивое алиби.

- Ну, знаете... - Коваль начал сердиться. - Вы поспешили и удовольствовались фактами, лежавшими на поверхности. Не выяснено, сколько лиц принимало участие в убийстве: одно или несколько. Ведь какие-то неизвестные могли и подстерегать старика на станции "Лесной". В этом случае присутствие молодого Гущака в городе потеряло бы свое значение. А вы этим не поинтересовались. Наконец, есть белые пятна и в заключениях экспертизы. Не хочу вас учить...

- Почему же, учите, Дмитрий Иванович, учите... Я с удовольствием, попытался улыбнуться Суббота. - Как там сказано: и чужому обучайтесь, и своего не чурайтесь.

- Шевченко в эти слова иной смысл вкладывал, более глубокий.

- Не имеет значения, Дмитрий Иванович. Хорошее слово в любую песню ложится.

- Ну, коли так, то теперь и об объективности скажу. Вы на меня обиделись, дескать, я вас в предвзятости обвиняю. Но ведь, чего греха таить, случается она и у нашего брата. Иной раз слишком уж много места занимает, как бы это сказать, авторское самолюбие следователя. Или, мягко говоря, - добавил Коваль, заметив, как вспыхнул Суббота, - авторская любовь к выношенной и взлелеянной версии, в которую он поверил. Как у поэта, художника или артиста, создавшего образ. Невольно, незаметно для себя следователь дополняет образ преступника теми чертами, а ход событий теми эпизодами, которых ему не хватает для обвинительного заключения.

Суббота слушал подполковника, уставив взгляд в некрашеный пол веранды.

- Не принимайте моих замечаний на свой счет, - заметил Коваль. - Но кое-что может касаться и данного дела, в частности авторское самолюбие. Это - человеческая слабость, и с нею трудно бороться.

- Товарищ подполковник, следователям такой субъективизм не свойствен. Мы - не поэты. И было бы нарушением социалистической законности...

- Было или не было... - перебил его Коваль, - но бывает...

Суббота подумал, что подполковник снова вспомнил дело Сосновского, в котором ему неожиданно пришлось выступить в роли защитника осужденного, признав и свою ошибку.

- И оперативник, и следователь иногда отмахиваются от всего, что противоречит уже сложившемуся представлению о происшедшем, - продолжал Коваль.

- Предубеждение для следователя - вещь абсолютно недопустимая!

- Как и всякий человек, он не может быть беспристрастным. У него есть свои взгляды, представления, вкусы и полностью избавиться от них невозможно. Да и не нужно, - уверенно произнес Коваль, немало удивив этим Субботу. - Он ищет истину. А без человеческих эмоций нет и не может быть человеческого искания истины. Надо только научиться контролировать свои эмоции, чтобы они не искажали действительность.

Коваль умолк. Он заметил, что Суббота слушает не его, а прислушивается к тому, что происходит в комнате. Оттуда доносились чьи-то мягкие шаги.