Тайна заколдованной крипты

Второй раз за ночь, но не за всю жизнь, я встал на четвереньки и пополз между кроватей, ощупывая стоящие под стулом перед каждой кроватью туфли. Все они были мокрые от недавнего дождя. Все, кроме одной пары — той, что принадлежала дочери дантиста. Обнаружив то, что искал, я приступил ко второй, куда более опасной части программы: достал из сумки платок, пропитанный очень едким освежителем воздуха, из тех, какие используют в туалетах средней руки кинотеатров, и повязал его, закрыв нос и рот, так что стал похож на злодея из американского вестерна. Потом вынул из той же сумки ампулу с эфиром, которую Мерседес, следуя моим указаниям, стащила в аптеке, пока я отвлекал продавщиц, делая вид, что хочу купить презервативы, но стесняюсь сказать об этом. С помощью пилочки для ногтей я вскрыл ампулу и поднес ее к носу девочки. Не прошло и пяти секунд, как она открыла глаза, села на постели, сбросила одеяло и спустила ноги на пол. Я осторожно взял ее под локоть и повел к двери. Она не сопротивлялась. Мы открыли, а потом закрыли за собой дверь спальни, пересекли туалетные комнаты, вышли на лестницу, вошли в залу перед часовней, потом в саму часовню, дошли до плиты, на которой были выбиты буквы V.H.H. и надпись: HINC ILLAE LACRIMAE[17]. Оставив неподвижную девочку перед шкафчиком с литургическим облачением, я потянул за кольцо на плите. Потом еще раз и еще. Проклятая плита не сдвигалась ни на миллиметр. Я удивлялся: как могла когда-то Мерседес, хрупкая девочка, поднять ее одна? После нескольких утомительных попыток камень подался. Я с трудом отодвинул его и увидел глубокое темное отверстие, из которого шел тяжелый запах. Я спустился в него, но запнулся, упал лицом вниз и оказался в объятиях ужасного скелета. Едва сдержав крик, я быстро стал выбираться наверх, пытаясь сообразить, как такое могло произойти. Наконец меня осенило: в спешке я поднял ту плиту, под которой покоились останки V.H.H. Я ругал себя идиотом и ослом. Как я мог так ошибиться! Будь я хоть сколько-нибудь сведущ в иностранных языках, сразу понял бы, что Мерседес говорила о другой надписи. Но я, неуч, принял один текст за другой. Мне вспомнился швейцарец, который, выучив из всего испанского языка лишь слово puñeta[18], уверился в том, что овладел языком великой империи, и повторял одно это слово где надо и где не надо в полной уверенности, что все вокруг понимают, что он хочет сказать. Помню, я продал ему вместо кокаина обыкновенный тальк, и спесивый швейцарец даже не заподозрил подвоха: выложил всю сумму наличными, втянул в себя добрую дозу талька и стал похож на клоуна. А сейчас я сам совершил подобную глупую ошибку! Никогда не говорите „никогда“, мой читатель.

Оправившись от страха, но еще не уняв волнения, я снял платок, который защищал мои ноздри и рот, вытер им пот со лба и, не подумав, сунул его к себе в сумку — это была оплошность, и она, как вы увидите дальше, обошлась мне дорого.

„Правильная“ плита находилась рядом с той, которую я начал поднимать сначала. Она действительно подалась легко и сразу, и, отодвинув ее, я действительно увидел под ней лестницу. Все было именно так, как говорила мне Мерседес.

Я начал спускаться, ведя девочку впереди себя на случай неожиданной засады. Тьма была кромешная, и я горько сожалел об утрате фонарика. По неосторожности, а может быть, от волнения я, видимо, слишком крепко сжал руку девочки, потому что она застонала во сне. Признаю: я был не слишком деликатен, но что мне оставалось делать? Мы входили в лабиринт, вывести из которого могла лишь эта сомнамбула. С каковой целью я ее и похитил. А тем, кто полагает, будто взял я ее с собой для чего другого, поясняю: личиком девчушка была точь-в-точь совенок и пребывала в той фазе развития, когда ничего хорошего с ней делать нельзя, разве только учить уму-разуму.

Некоторые будут утверждать, что если человек под гипнозом прошел лабиринт один раз, то это еще ничего не значит, и в другой раз он может выхода не найти. Что ж, они совершенно правы: не пройдя и сотни шагов, мы заблудились. Мы шли и шли, и один коридор сменялся другим, а тот — третьим. В передвижениях наших не было никакой логики, мы подчинялись лишь злой воле того, кто этот лабиринт придумал.